Потом она выбрала самый большой каравай, сняла сумку, нащупала кадку с брынзой. Отдохнуть они отказались. Когда они пошли след в след, она догадалась, что спутник учителя ранен. Кутаясь в платок, она долго провожала их взглядом.
После девушка подошла к окну, растопила своим дыханием цветок морозного узора и отшатнулась от испуга: по холму напротив шли полицейские. Черные фигуры резко выделялись на белом снегу, белые облачка дыхания окутывали лица.
Неужели они напали на след? Полицейские остановились у ворот, о чем-то заспорили между собой. Появился сапожник. Поговорив с ним, полицейские отправились на облаву.
Они обходили дома, толкали штыками в стога сена, шарили по чердакам. Девушка нервничала — ищут, ищут. Если бы им надо было остаться, они остались бы у нее!
…Учитель лежал на снегу перед корчмой, не ощущая холода. По груди его вилась алая струйка крови. Спиной к стене корчмы сидел его раненый товарищ. Полицейские потрошили сумку, сапожник им что-то объяснял.
Девушка медленно спустилась по лестнице, сняла вожжи и скрылась в сарае. С трудом перебросила она один конец через балку и встала на корзину. Прежде чем оттолкнуть корзину ногами, она прошептала: «А имя у тебя прекрасное — Цвета!»
* * *
Кривая тень от дегтярницы падает в комнату. Я смотрю на улицу, где сыплется и сыплется снег. В лунном блеске серебристый покров засыпает притихшую долину…
Этот стул заинтересовал меня. Он стоял в глубине комнаты, в густой тени. Через разбитое окно можно было едва рассмотреть его спинку. До этого меня не занимало, чей это дом. Почему его бросили? Кто грелся возле его очага?
По правде сказать, о таких загадках можно думать, если достаточно времени. Но пролетишь на машине мимо дома, мелькнет окно, в нем, в густой тени, спинка стула… вот и все. Однако недавно я вдруг обнаружил, что стул похож на стулья в моем доме. И вот я останавливаюсь возле дома, долго вглядываюсь в слепые окна. Дверь на верхний этаж заколочена, лестница сгнила. Зелень, затянувшая первый этаж, изменила облик дома. Холодом и запустением веяло от камней и кусков отвалившейся лепки, от изъеденных деревянных полок и шкафов, сваленных в углу. В деревенской корчме не раз я заводил разговор о пустом доме, но крестьяне лишь неопределенно хмыкали и пожимали плечами. Мои расспросы казались им попыткой посягнуть на что-то давно проклятое или святое. Но этот суеверный страх лишь вызвал во мне особенный интерес, и я решил проникнуть в дом.
