Справа видны дома, окаймляющие лесопарк. Один из них, длинный, пятнадцатиэтажный, стоит на пологом склоне, и три его блока, по нескольку подъездов в каждом, поднимаются ступеньками. Ему лет тридцать, он строился раньше, чем окружающие коричнево-белые громадины, и выглядит обветренным рядом с ними. Некоторые его панели, по нескольку этажей, облицованы плиткой цвета морской волны, другие более темной, свинцово-синей. Серии разнобойных балконов, обшитых серым гофрированным текстолитом, заваленных хламом, завешенных бельем, рассечены столбиками по два ряда крохотных квадратных оконцев. Там проходят лестницы подъездов. И представляется мужчина сорока лет, давно уже умерший, а тогда — накачанный здоровьем так плотно, что чуть не лопался.
После тяжелой заводской недели он, умерший мужчина, просыпается субботним февральским утром наконец-то выспавшийся. С кухни доносятся звуки стряпни, пахнет жареным хлебом и кофе. В синтетических шароварах, в серой майке и шлепанцах он выходит на гулкую лестницу, подходит к крохотному окошку, достает пачку папирос из кармана, закуривает от спички и глубоко затягивается; более приятной затяжки в этот день уже не будет, зато еще одна такая же восхитительная будет завтра утром. Сквозь малюсенькое мутное окошко виден серый остов строящейся тепловой станции, с трубами пока еще разной высоты. Вокруг нее лес, лес, и никаких домов ни справа, ни слева. Стройка вокруг развернется, когда закончат тепловую станцию, а пока... можно жить. С комбината он смог принести большой кусок говядины на кости, так что на обед его ждут и густой мясной борщ, и котлеты с чесноком. К ним он прибавит немного водки для разгона крови. А пока он позавтракает и займется починкой утюга. И ни за что на свете не пойдет на этот проклятый мороз, никто его не заставит. Длинной густой затяжкой он докуривает папиросу, давит бычок о стенку большой жестяной банки из-под сельди, поворачивается на пятках к двери квартиры, новенькой, блестящей, и чувствует себя самым счастливым человеком на Земле. Как бы ни были тусклы прожитые годы, убого до самых последних дней жилище, как бы скоро ни началась пыльная шумная стройка вокруг, как бы мало ни осталось наслаждаться крепким здоровьем, как бы мало ни осталось самой жизни, — не важно! Ведь пришли золотые дни, когда все наконец налажено, все хорошо, и солнце застыло в зените как будто навсегда. Навсегда.
Не хотел бы лихо расплескивать здоровье и умереть молодым, как тот мужчина. Ведет здоровый образ жизни, последние годы не курит и не пьет, не ест жареного и острого. Уже шестьдесят, и давно пора всерьез заботиться о здоровье. Пусть не играет с ними, со всеми этими, в шахматы и домино под навесами в лесопарке, зато много ходит — полезно для сердца. А они вечно пьют свою водку и неподвижностью насиживают себе инфаркты с инсультами. Они будут умирать некрасиво, разорванно, когда один орган отказывает, а другие еще могут жить, борются, но вынуждены тоже умереть, как здоровые молодые матросы на затонувшей подлодке, дышащие до последнего, дышащие тогда, когда старик на их месте уже умер бы, но в конце концов вынужденные тоже задохнуться.
