Обитатели поднялись с места все трое и привычно повалились ничком. Один из знатных поднял Альги, заговорил солидным голосом.
— Чего это он? — шепнула девушка.
— Погоди, надо слушать, — ответил Джиз прямо в землю.
Высказавшись, петухи чуть поклонились и отступили назад.
— Это друзья покойного батюшки Вирага и ходят у него самого под началом, ибо он умён до помрачения и храбр до безрассудства. Может быть, я перевёл не очень верно, — ответил Джизелла, вставая на ноги. — Сам Вираг обязан своей честью держать эти стены от имени кагана каганов племени онгр. Девушка Ильдико, сражённая стрелой, — это они тебя так назвали — лишила юного кагана десницы. Ну, правой руки. Она же и вылечила его своим белым колдовством, но рука с того не отросла. Теперь её долг, долг благородного рождения — заменить ему правую руку, ибо властитель не имеет права быть увечным. Словом, они тебя сватают.
— Послушай, это даже не смешно, — ответила ему воскресшая Алка. — Быть рабой и подстилкой у дикаря, терпеть порку и домогательства, ещё и личико прикрывать концом чалмы, как ваши бабы делают? Да я умру лучше.
— Умрёшь, — с напором ответил Джиз. — Позорной и недостойной смертью. За тобой числится долг, а наш народ такого не терпит. Была бы ты простой девчонкой — без затей приняли бы в круг. Сначала рабой, потом наложницей, потом, может быть, свободной. Но твоя семья держала эти стены. И сама ты — воин.
— Я даже не умею драться как следует.
— Оно и видно, — сказал трансвестит едва ли не с юмором. — Лишила бы парня головы — все твои беды побоку. Вместе с твоей собственной подставкой для шлема.
— Мне у вашего очага почти нравится.
— Вот как? Теперь затишье кончилось, — он пожал плечами. — Для такого, похоже, тебя и кормили. Или чтобы казнить торжественно и с почётом. Это если бы Вираг не вмешался. А теперь оба мы с Джанком за тебя ответчики. И, может статься, кое-кто из твоих соплеменников — по выбору окь-ю-панта.
Разумеется, Альгерда согласилась. Или то была уже Ильдико?
Брали её — по неписаному закону — из дома Джизеллы и его то ли супруга, то ли супруги. Для этого женщины — целая стая бестолково кудахчущих куриц — перевернули палатку вверх дном, принесли и расстелили дорогой ковёр — явно не из крепости похищенный, таких там просто не водилось. По тускло-красному ворсу, от древности подёрнутому сединой, рядами шли черно-белые клейма, оторочка пылала загадочными рунами. Ещё поставили бронзовый кувшин и глубокую миску, раздели Ильдико донага и в первый раз за время плена как следует оттёрли от грязи шершавыми влажными тряпками. Какое-то было суеверие насчёт мытья, что-де нельзя оскорблять бегучую воду. Хотя соблюдали его лишь в особо торжественных случаях, во всяком случае, детвора вволю полоскалась во рву и дождевых лужах.
