– Наполовину немец, мать у него русская.
– Вырос в России, значит, и сам русский, – решил Петрович. – Пошёл в холуи…И откуда они берутся, такие?
Петрович принялся бурчать, что какой-то неизвестный лекаришка стал бургомистром. Немцы власть ему дали неслыханную: может по своему усмотрению заключать людей в тюрьму сроком до трёх лет. Или этот, недобитый белогвардейский офицер… Поди ты, возглавил отдел полиции. Какой-то проходимец начал выпускать газетёнку.
– Повылазили, как тараканы из щелей, – подытожил Петрович. – Бросились в холуи к новым хозяевам…Я бы им всем головы посворачивал, и баста.
– Нельзя, Петрович, – вздохнул Зигфрид. – Нельзя всем головы сворачивать. Вернутся наши, все предатели получат по заслугам. А вот Гука обезвредить надо. Просил у своих помощи, но что-то нет ничего, молчат. Значит, надо действовать самим.
– Да ты только скажи, я его где-нибудь накрою.
– Нет, Петрович, тут осторожность необходима. Сначала последим за ним. Узнай, в каких кабачках бывает, что пьёт и с кем. Может, есть дама сердца?
– Ладно, похожу, поразведаю.
– А кролик-то у тебя хорош!
– Ещё бы! На немецкие деньги куплен! – мрачно пошутил Петрович.
Поздним вечером к Зигфриду опять поскрёбся Василий и, как всегда, бочком протиснулся в едва приоткрытую дверь.
– Ты, брат, смелее входи, – пригласи Зигфрид.
– Да потревожить вас боюсь, Сергей Иванович.
– Ничего, ничего, заходи.
Зигфрид достал ром:
– Ну как, чистого или с кофе?
– Предпочёл бы чистенького.
Зигфрид налил немного в стакан, придвинул к Василию.
– А вы что же?
– Не хочется.
Василий выпил, осторожно поставил стакан на место.
– Да-а-а, я ведь тоже до ранения не пил. Даже, поверите, фронтовые сто грамм не употреблял, ребятам отдавал. А потом как-то всё пошло наперекосяк. Особенно после того, как тут оказался. Вот и лечу…душу…
– Не один ты «тут оказался», – сказал Зигфрид, подчеркнув последние слова.
– Не один, – согласился Василий. – Только ведь вот здесь я – один.
– Не понял, – сказал Зигфрид, хотя и уловил тревожное состояние Василия.
– Ну как же…Слова сказать не с кем… Каждый сам по себе. Все друг друга опасаются. Вот только у вас душой отдыхаю.
Зигфрид давно присматривался к Василию. Он нравился ему своей готовностью помочь, природной смекалкой. И особенно тем, что тосковал. Тоска эта прорывалась через все его странности и комические ужимки. Душа его, не принимавшая нового порядка, болела. Василий из чувства предосторожности тщательно это скрывал и только чуточку расслаблялся за ромом у Зигфрида.
