Ничего нового во всем этом не было. В Цитадель, случалось, привозили покойников. Обычно это были одинокие люди, у которых не осталось родни, которая могла бы их упокоить, и деревня с радостью избавлялась от такой хлопотной и накладной беды — отдавая усопшего проезжим магам. Те брали за это сущие гроши, тем самым избавляя поселение не только от лишних трат, но и от угрозы в виде бродячего мертвеца.
Однако испугало и отвратило от мертвой старухи Тамира не это.
— Наставник, я не смогу, — прошептал юноша. — Никак не смогу.
И отступил к выходу.
— Баб, что ль голых не видел? — усмехнулся некромант и цепко удержал пытавшегося ускользнуть ученика за плечо.
— Она матушке моей ровесница, не смогу…
Пальцы, стискивавшие плечо сжались с такой силой, что послушник охнул.
— Прикажу, и мать родную упокоишь, а потом поднимешь и еще раз упокоишь, — сказал Донатос а, как камнем припечатал: — Отчитаешь старуху со всем прилежанием — жить останешься, а нет — завтра тебя упокаивать будут. Все что нужно — вот в этом сундуке, — крефф кивнул куда-то в угол и, не тратя больше времени на разговоры, оставил парня наедине с уроком.
Лязгнула решетка, потом другая, проскрипел ключ в замке, а скоро шаги наставника стихли, и в каземате стало слышно лишь капанье воды, да трудное дыхание юного некроманта.
Тамир долго простоял у стены, заставляя себя подойти к той, что так напомнила мать. С горем пополам, парень пытался взять себя в руки. Ему следовало обмыть тело, зашить безобразную рану, заплести косы, прочесть заговор, но вот только сил на все это не было.
Не мог он заставить себя прикоснуться к покойнице, не мог, хоть убей! Как после такого-то Айлише в глаза смотреть? Как прикоснуться к нежному девичьему телу, когда перед мысленным взором будет стоять вот это — мертвое, безобразное?! А пуще того, как перед матерью родной после такого предстать? Все равно, что ее саму нагой видел, а не чужую старуху!
Но еще страшнее был гнев наставника… Поэтому, кое-как совладав с собой, Тамир начал обряд. Найдя возле двери кувшин с водой, а в сундуке чистую тряпицу, смыл кровь с испещренных морщинами щек, стараясь не смотреть ниже. Умом он понимал, что покойница должна предстать перед богами чистой, но вот сердце наотрез отказывалось принять занятие не достойное парня. Не дело это, чтобы глаза молодого смотрели на то, что старики скрывают под одеждой. И тошнило, и мутило от этого сильнее, чем от чего бы то ни было. Зажмурившись, послушник обмывал нагое тело, с содроганием касаясь дряблой кожи, обвисшей, сжавшейся от старости груди… И так ему было стыдно, словно его застигли занимающегося непотребством посреди людной улицы.
