— Язык прищеми, — негромко сказал крефф вдовице, и что-то было в его голосе такое, отчего несчастная осеклась на самой высокой ноте, — нечего глотку драть. От воплей твоих он не оживет. А подняться может. Заговор еще не в силе.
И он усмехнулся, видя, как исказилось в ужасе лицо женщины.
Тамир похолодел. Потому, что наставник… врал! Бесстыже, пользуясь невежеством окружавших его людей. Послушник же знал — мертвяк не встанет, заклинание отзвучало, оберег брошен, земля и та отчитана. Уж чего-чего, а тщательности Донатосу было не занимать. Так зачем же он не дает вволю выплеснуть горе осиротевшей родне?
— Дык день же еще, — незаметно подошедший староста, озадаченно почесал затылок, — они ж днем спят! Пущай Свирка поплачет, отведет душу.
— На поминках пусть завывает, — ответил некромант и заключил, — собьет вот этого дурня своим ором, весь обряд псу под хвост полетит.
И Тамир в этот миг понял, что на самом-то деле креффу просто надоело слушать причитания несчастной бабы.
Ночевать ученика мага отправили в дом вдовы. Сельчане рассудили, что ей так будет спокойнее. Все ж с колдуном не столь страшно встречать первый после похорон заход солнца.
Заплаканная вдова, была старше своего постояльца от силы лет на пять, и привечала парня как могла. На стол были поставлены лучшие яства и даже глиняная плошка — единственная расписная в доме.
Темная баба не знала, как угодить высокому гостю и почтительно величала его «господином». От этого юному послушнику становилось неуютно и тошно, будто он, не имея на то права, получал что-то, еще не заслуженное.
Креффа же принимали в самой богатой избе — у старосты.
Ночью, лежа на хозяйском месте — на широкой лавке, укрытый теплым меховым одеялом, Тамир долго не мог уснуть. Слушал, как за плотно закрытыми ставнями свистит ветер и от глухого отчаяния и тоски в этот миг спасли только мысли об Айлише. Как она там? Скучает, наверное… В другом углу жалко всхлипывала под тощим одеялом безутешная вдовица. Под ее тихий плач парень, наконец, погрузился в смутную полудрему.
Утром, когда его лошадка трусила следом за жеребцом Донатоса, невыспавшийся, разбитый, озябший Тамир проклинал Дар, и свою судьбу, которая так насмеялась над ним, дав способности к магии мертвых.
…Все его последующее учение больше походило на каждодневную пытку.
Однажды неркомант привел ученика в мертвецкую и велел разрезать опухшему перележавшему покойнику грудину, чтобы вывернуть ребра и подобраться к потрохам. Но парень, едва взявшись за широкий нож с зазубринами на лезвии, не выдержал и кулем повалился на пол. Запах гниющей плоти и вид голого синюшного трупа уже вызывали у него ужас, а при одной мысли о том, чтобы пилить кости и резать человеческое тело, словно овечью тушу — сознание уплыло в неведомые дали. Пол и потолок каземата поменялись местами и начинающий маг смерти рухнул на каменные плиты, увлекая за собой высокий стол с ножами, пилами и молотками.
