— Умоляю!Помогите! Спасите дочь! Моя златокудрая! Синеглазая! О!
Она разрыдалась вполне искренне.
— Всему свое время, — ворчал мистер Эбенезер Гипп. — Спокойно. А сейчас договоримся: никаких интервью, никаких бесед! Большевики узнают — не видать вам тогда своей дочери.
— О, мой бог!
— Мы же примем меры.
— Какое счастье! Я увижу дочь, мою золотенькую с голубыми бантиками. Вы мне поможете. Вы спасете ее.
— Итак, молчание! — весело заговорил Рябушинский. — Какая перспектива! Прелестная супруга восточного властителя блистает в Париже! Дочь — принцесса! Расчувствовавшийся папаша эмир рассыпает к ногам своих любимых алмазы, сапфиры, рубины, червонцы. Волшебство! А сейчас, чур, молчок! Ни слова! Никому!
— О! Конечно!
— Вы умница, мадемуазель. Потому мы с вами откровенны. Но тайна, тайна! Ни слова генералу Кутепову. Ни слова господину Кастанье. Преждевременно впутывать Кэ д'Орсей. Для всех и вы и ваша несчастная дочь — однодневная сенсация: большевистские жестокости и тому подобное. Пошумят и забудут. А вам под эту восточную сказку сейчас и сантима не дадут. Но зато попозже, о!
— О ля-ля! Наши так скупы.
— Полагаю, мы с вами договорились, — проскрипел мистер Гипп. — Попозже я вас познакомлю с мисс Гвендолен Хайт. Весьма достойная девушка. Респектабельная семья, большие связи. Возможно, вы захотите съездить в Индию... гм... повидаться с дочерью.
«Да, прав был тот левантинец: англичане не выпустят теперь из своих лап ни ее, ни бедную Монику». Но мысль эту мадемуазель Люси оставила при себе, а вслух воскликнула:
— Прелестно! Восхитительно! Но, мой бог, а барон?
— Мсье Роберу ни слова! Едва ли ему доставит удовольствие известие, что у мадемуазель Люси ла Гар где-то в Азии взрослая дочь. Не правда ли?
— Да, да. Как умно вы все решили, сэр.
И мистер Гипп и господин Рябушинский видели в мадемуазель Люси легкомысленную дамочку полусвета, правда, расстроенную, опечаленную, даже переживающую довольно бурно полученное известие. Одного они совсем не заметили.
Едва речь заходила о делах, Люси морщила губки, очень изящные, очень накрашенные, а в голубых подведенных глазах ее появлялось выражение отнюдь не наивное.
Ни Гипп, ни Рябушинский так и не поняли, что Люси ла Гар д'Арвье, бывшая жена эмира бухарского, несмотря на взволнованность и расстройство, сумела не проговориться о главном.
И лишь вечером, когда в особняк на улицу Капуцинов явился барон, уЛюси развязался язычок:
