Неистово Кумырбек кричал:
— Слезай, ублюдок! Сейчас же слезай!
Верхушка скалы, хоть и растрескалась, поддавалась с трудом. Аюб по пояс высунулся из-за края обрыва и засмеялся:
— Ха! Поглядите, друзья, дракон! Настоящий дракон. Гнев его подобен леденящей зиме. Медведь взбесившийся. Если каждого медведя уважать за дородство, визирем придется его назначить.
Обращался он к толпившимся неподалеку на лужайке угольщикам.
Не сразу Кумырбек заметил, что магазинки у них не за плечами, а почему-то в руках. Команду он не давал, а оружие взято наизготовку.
— Что? Как вы смеете?! — захрипел, все еще не вставая с кошмы, Кумырбек. Сердце сжалось от боли. Он видел кружочки винтовочных дул, направленных на него.— Хорошо! Что? Кто? Не посмеете мусульмане — мусульманина!
— Не пускайте его! — закричал с высоты Аюб Тилла. — Пусть сидит, не шевелится... Он, Кумырбек, помрет позорной смертью.
— Что вы делаете?
Голос датхо звучал совсем жалобно. Наконец Кумырбек понял... Дело его плохо. Он пропал. Его аскеры осмелились угрожать ему винтовками! Угольщики и слова «нет» не произносили, а теперь в лицо тычут дула магазинок.
— Сейчас... минуточку, и узнаешь, — крикнул со скалы Аюб Тилла. — Душно нам от тебя... Душно от твоего господства, душно от твоего звериного нрава... Сейчас... Минуточку... Сейчас птица твоей души вылетит из клетки твоего тела. Ха... Только не из чистой дверки твоего рта, а... Ха! Сейчас тебя придавит гора из камней, и душа не найдет чистого выхода из твоего тела.
Задергался, заметался на кошме Кумырбек. Он мусульманин. Он веровал в рай и ад. Поверие гласит: дух раздавленного выходит не через горло и рот, а... непотребно, через... Раздавленному, нечистому от собственных испражнений закрыт вход в рай...
Кумырбек еще успел выдавить из груди одно слово:
— Стойте!
Громада камней обрушилась на него.
Пыль и песок взметнулись над лужайкой, медленно рассеялись.
— Да, вот тебе и хорошо! Птица твоей души пусть теперь пищит там… —Подошедший Аюб Тилла показал рукой на завал.— Получай брачное ложе из камней... Повелось так — собака повелевает собаками. Мы не собаки... Он был собакой...
Весь трясущийся, дергающийся Юнус-кары робко заглянул в глаза Аюбу и заговорил:
— Слишком большую просеку прорубил датхо среди мусульман.
Он явно трусил. Белая чалма распустилась и свисала на лоб. Лицо побледнело, губы дрожали. Он ужасно боялся — вдруг камни раздвинутся и грозный датхо Кумырбек восстанет. Лучше спрятаться за спиной Аюба Тилла. Наверное, теперь он возьмет на себя начальствование.
