А из шалаша чуть ли не на руках торжествующих аскеров появился Аюб Тилла с растрепанной бородой и совсем черным лицом. Он, сопровождаемый угольщиками, прошел мимо подбоченившегося Кумырбека и даже не глянул на него. Юнус-кары бочком скользнул мимо Кумырбека и исчез за валуном. Показалось или нет — он разговаривал там с низеньким человечком в белой чалме. Откуда бы здесь объявлться еще одному книжному червю?
Но Кумырбеку было не до этого.
— Эй вы, горлодеры! — заявил он примирительно. — Поняли? По поводу свадьбы дарую жизнь бунтовщикам. Хотел поджарить подлецов... Ну уж ладно, добрый я. Великодушный. Пророк повелел мусульманам проявлять снисходительность. А ты, Аюб Тилла, благодарность выкажи! — Но Аюб даже не обернулся, и Кумырбек предпочел не заметить этого и продолжал: — Эй ты, Юнус-кары, маменькин сынок, господин буквоед, постучись к невесте и предупреди, пусть расчешет косы, что ли... умоется, что ли, глазки там... хэ-хэ, насурмит. Понимать надо, кто удостоил ее своим выбором! Сам полководец, сам датхо! Великий воин ислама! Должна предстать перед ним во всей прелести. Быть достойной, так сказать. Хорошо!
Поляна окунулась в прохладу, едва край медно-красного подноса-солнца коснулся порозовевшего снега на гребне Хазрет Султана. Зашевелились стебельки трав, зашумела листва кустарника, закачались над поляной темно-зеленые, почти синие, арчи. Запахи из котлов сулили радость плотного ужина.
— Эй! — добродушно покрикивал Кумырбек. — Пошевеливайтесь! Дастархан для зятя его высочества эмира! Чистый воздух, кристальная вода, красавица на краешке ковра! Чего еще надо мусульманину?!
Он развалился на грубой, видавшей виды кошме под нависшим над головой каменным обрывом и нетерпеливо поглядывал на хижину. Туда, едва волоча ноги, поднимался Юнус-кары. Его упрямая спина с коричневатыми полосами на рубахе от ударов камчи, вздернутые плечи, его упрямо загребавшие траву ноги очень не нравились господину датхо. Он раздул ноздри и заорал:
— Пошевеливайся, ты, кораническая закорючка!
Кумырбек совсем бы впал в ярость, если бы слышал, что бормочет Юнус-кары: «Кормить быка халвой! Мужлану, зверю такому — прелестную. Чтоб по тебе пятна эмирских милостей пошли». Кончиком раскрутившейся чалмы он утирал слезы.
Угольщики разбрелись по лужайке, враждебно поглядывали на своего главаря. Аюб Тилла куда-то исчез. Датхо даже не заметил, когда он ушел, и теперь вдруг завертелся на кошме, ища его глазами меж кустов и нагроможденных обломков скал, точно набросанных кругом руками великана Гуля.
