— Из-за него я до сих пор ненавижу эти оперы, — сказала Джозефина. — И я не собиралась даже сообщать ему о сыне. Но почему я тогда назвала мальчика Альфредо? Ты можешь это объяснить?
— Я могу объяснить, почему назвала своего мальчика Родольфо, — сказала Дженис. — Это может прозвучать парадоксально, но я поступила так для того, чтобы полностью исключить Джулиана из моей жизненной схемы. Все эти его оперы зациклены на смерти, а если я заменю их новой жизнью, Джулиану тут уже не будет места.
— Я тебя отлично понимаю. Как ты думаешь, он, вообще, способен ужиться с какой-нибудь нормальной женщиной?
— Нет, конечно, как и с нормальным ребенком. Поэтому я держала Родольфо подальше от него. Я боялась, что он начнет крутить проигрыватель у его колыбели и забивать бедную детскую голову всякой дребеденью про нервических дамочек с ледяными руками.
— Я тоже так думаю, — сказала Джозефина, на самом деле подумав о том, что Родольфо, как сын Дженис, не имел шансов уберечься от подобных дамочек и от их ледяных рук.
— Нет ничего хуже этих романтиков, верно?
— Совершенно верно. Их нужно отрывать от себя, как пиявок.
— Прежде чем оторвать пиявку, ее следует чем-то прижечь.
— Или облить спиртом. Ты ведь понимаешь, о чем я. Они твердят вам о страстной любви, одновременно уже присматривая следующую женщину.
— Они всегда сидят на чемоданах — мысленно.
— Вот именно. Правда, в моем случае я собрала вещи раньше его.
— Я тоже.
— Чертовы оперы! Как подумаю о всех этих музыкальных смертях…
— Вот-вот. „О боже, умереть столь юной!“ и так далее. До сих пор в этих звуках мне чудится запах смертного ложа. Иногда я думаю, что он таким образом подспудно старается свести меня в могилу.
— Пуччини?
— Нет, Джулиан. А если о музыке, то Верди. Это твой из Пуччини.
— Но как он это делает?
— Пуччини?
— Нет. Джулиан.
— Вот бы знать!
Они встречались раз в два-три года, выбирая поводом то день рождения Альфа или Ральфа, то еще что-нибудь приемлемое, вроде годовщины удаления из их жизни Треслава (не суть важно, кто из них удалил его чуть раньше). Эта традиция не прервалась и после того, как их сыновья стали взрослыми и поселились отдельно от матерей.
В этот вечер они намеренно избегали всяких упоминаний о Треславе, которому и так уже было уделено незаслуженно много времени в их предыдущих беседах и который дополнительно раздражал их тем, что зарабатывал на жизнь столь малопочтенным способом. Как ни крути, он оставался отцом Альфа и Ральфа, и матерям хотелось бы сознавать, что отец их детей достиг в этой жизни чего-то большего, нежели роль двойника по вызову.
