Саша всхлипнул:
— Папаня…
Платон отмахнулся, как от мухи:
— Ступай домой!
Почувствовав себя преданным и брошенным, Саша горько заплакал.
После этого случая мальчик боялся подходить к лодке. Когда же на берегу Василисы не было, Платон каждый раз бросал к босым ногам Саши две-три рыбины. Подняв их, мальчик бежал домой и с ликующим видом вручал отцовский дар всегда опечаленной матери.
— Держи, папаня дал.
Ах, до чего скумбрия вкусная, когда мама, обмакнув ее с двух сторон в муку, поджарит на сковородке! Но чаще всего мама уходила с крестной в Балаклаву, на базар, и продавала эту рыбу.
Что там хлеб, подсолнуховое масло, лук и соль! Лишь бы мама не забыла купить в лотке у татарина красненькое засахаренное яблочко на палочке! И добрая мама никогда не забывала принести это лакомство не только ему, но и трем ребятишкам крестной.
В скорбные часы, когда над поселком грозно звучали удары колокола и матери, жены, дети, столпившись на берегу, страстно молили бога уберечь их кормильцев, застигнутых штормом в открытом море, в сторонке от всех неизменно стояли Саша и его мать, прямая и стройная, как тополь. Ома не умела громко выкрикивать и причитать, как другие рыбачки. Смуглое, тонкое лицо ее каменело, а горе, не проступавшее наружу, оставляло в исстрадавшейся душе новый след.
В тот раз Севиль бессознательно, инстинктивно почувствовала, что опасность угрожает не только мужу в море, но ей и ребенку — здесь, на берегу.
Предчувствие ее не обмануло. Повернув голову, она увидела Марфу. Что-то доказывая рыбачкам, она, как обычно, божилась. Женщины перешептывались, испуганно оглядывались, бросая враждебные взгляды на Севиль. Но вот кабатчица нагнулась, ее пальцы, алчные, как щупальца спрута, ухватили камень.
— Сгинь, нечистая сила! — дико крикнула она и швырнула камнем в Севиль.
Промахнулась.
— Как на духу говорю, вот крест святой — она ведьма! Голыш-то прочь отлетает…
— Грешно тебе брехать, Марфа — неожиданно вмешалась суровая с виду вдова Анфиса, Сашкина крестная. — Какая ж Софья ведьма, ежели она строго блюдет посты, присутна на каждом церковном служении?
Ветер не доносил к Севиль слова, но она уже догадывалась, что спор разгорался из-за нее, и судорожно сжимала руку сына.
Вслед за первым камнем Марфа бросила ком земли, попав Саше в нос.
— Ма-а-а-а!!! — зашелся плачем ребенок, затопав от боли озябшими босыми ножками. Лицо его залилось кровью.
«За что? О, жестокая! В чем виноват перед тобой мой несчастный сын? Не твоя ли дочь отняла у него отца, а у меня мужа? — в огромных черных глазах Севиль застыла печаль. Она передником утирала кровь с лица мальчика, шепча:
