— Зачем ты сюда пришёл? Или хочешь, чтобы и меня с ребёнком схватила полиция?
— Никто не знает, что я здесь. И потом… Я болен, меня отпустили… Но скажи, что с тобой?
— Раньше надо было спрашивать.
— Да ты присядь… успокойся… Поговорим…
— Не о чем говорить! У тебя своё в голове, у меня своё…
— А как же наш сын? Додумай, что ты говоришь?.. — тяжело закашлялся тётин муж.
— Странно слушать, — неестественно захохотала тётя. — Да ты без тюрьмы жить не можешь. На что тебе я? Сын?..
— Страшные слова ты говоришь, Оксана.
— Неужели страшнее, чем тебе говорил пан прокурор? А? — жалила тётя, как змея.
— Ты же знала, Оксана, моя дорога в жизни круче, чем у других…
— О, жизнь меня уже отрезвила. Нет больше той дуры, что простаивала в дождь и в снег под воротами криминала[10]. — Как я тебя просила, умоляла… Не было в твоём сердце жалости ко мне… к дитю…
— Да пойми же ты, родная моя… Не хочу я загубленного, искалеченного детства нашему Ивасику, Олесю… и тысячам других детей. Ну, если я, отец, не буду бороться за их свободу, их счастье, так кто это будет делать? Кто? Ты подожди ещё немного…
— Чего ждать? Ждать пока у курицы зубы вырастут? Так? Да неужели ты надеешься, что тебя снова примут, вот такого, на работу в редакцию?
— Ты не беспокойся, у меня будет работа.
— А здоровье? Или тебе его на подносе преподнесут твои нелегальные коммунисты? Всех вас уничтожат в Берёзе.
Голос мужа, до того звучавший только лаской и нежностью, стал суровым, слова отрывистыми.
— Быть может… Но дело, за которое мы умрём, убить нельзя, и ты это знаешь…
— Я ничего не знаю! Я к политике не касаюсь! Слышишь?!
— Кажется, я был слеп, как крот… Верил, ждёт меня дома моя Оксана, моя жена… мать моею сына… Ты помнишь тот вечер, когда я, наперекор просьбам товарищей, как мальчишка, забыв всё, пришёл в бар… Пришёл издали взглянуть на тебя…
— К чему это? Чужие мы… совсем чужие!
— А я тебя всё ещё люблю…
Олесю вдруг нестерпимо захотелось сказать дяде Степану: «Не надо её любить! Она нехорошая, злая! Она курит! У неё на щеке бородавка и оттуда торчат два длиннющих волоса! К ней в гости приходит отвратительный пан Тибор!..»
Но ничего этого, конечно, Олесь не успел сказать.
Бессовестная тётя резко крикнула:
— У тебя больше нет здесь дома! Нет жены! Нет сына! Нет у тебя семьи!
Олесь всхлипнул от охватившей его тревоги и горького сознания своего бессилия изменить что-либо в том, что сейчас произошло.
Мальчик опустил на пол Ивасика, уткнулся лицом в портьеру. По щекам его текли слёзы, но он их не вытирал.
