Рука с рукой и мысль одна!
Кто скажет буре: «Стой на месте!»?
Чья власть на свете так сильна?..
Теперь Петрик шёл около Франека, держась за его руку, точно боялся опять потерять. Олесь и Василько шагали рядом.
А песня, закипая яростью, растекалась по улицам:
Долой тиранов! Прочь окопы!
Не нужно гнёта, рабских пут!
Мы путь земле укажем новый,
Владыкой мира будет труд…
На площади Бернардинов похоронную процессию встретили пулемётным огнём.
— Полиция с крыш стреляет, — побледнев, крепко сжал Франек руку Петрика. И вдруг изо всех сил крикнул: — Хлопчики, бегите вон в ту подворотню, а то… вас тут раздавят…
А сам Франек рванулся навстречу выстрелам, крикам, стонам, угрозам и проклятиям.
— Там мой тато… — сильно побледнев, прошептал Олесь. — Тато…
И Олесь бросился догонять Франека.
— А ты куда? — схватил Петрика за рукав курточки Василько. — Хочешь, чтобы тебя убили? Да?
— Пусти, пусти меня, — стал вырываться Петрик.
— Нет, стой тут! — в голосе Василька прозвучали незнакомые сильные нотки. — Видишь… взрослые дядьки тикают…
— Там… там… — но Петрик не мог сказать Васильку, что гроб несёт дядя Тарас!
— Застрелят, что я тогда твоей маме скажу?
Петрик приблизился и злобно прокричал в самое лицо Василька:
— У труса в глазах двоится.
Трус своего хвоста боится!
Возмущённый Василько изо всей силы встряхнул Петрика. Кончилось тем, что Петрик всё же вырвался и побежал на площадь, где стреляли в людей. Но рабочие не убегали, а шли без страха на смерть, и перед этим неистовым, безумным мужеством и гневом полиция вынуждена была отступить, чтобы через две улицы с крыши «Бригидки» — одной из страшных тюрем в самом центре города — снова ударить по людской лавине из пулемётов.
Петрик видел, как молодая рослая работница дубасила полицейского железным прутом. Такими же прутьями вооружались и другие рабочие.
Из за угла Сербской улицы выскочили несколько полицейских, но, встреченные ураганом камней, повернули обратно, не сделав ни единого выстрела.
Петрика испугала пробежавшая мимо растрёпанная женщина, которая несла на руках девочку с голубой лентой в косичке. Глаза девочки были закрыты, а изо рта у неё капала кровь.
— Олесь! — вспыхнул от радости Петрик. Но радость тут же погасла, как свеча на ветру. Сердце мальчика сжалось от страха и боли, когда увидел, как Олесь нагнулся и, зажмурившись, будто страшась поверить своим глазам, кинулся к распростёртому на мостовой человеку, которого Петрик сразу узнал.
— Та-а-а-то-о! — с ужасом оглядывался Олесь, словно ища у окружающих ответ на вставший вдруг перед ним страшный, неразрешимый вопрос.
