— Скажешь такое! Вот хлеб бывает чёрный и белый. Выходит, его тоже красят?
Воцаряется неловкое молчание.
— Ох, чего ж вы ничего не кушаете? — потерял над собой всякую власть голодный Василько.
— И правда, давайте поделимся, — спохватился Олесь.
Делил сам Олесь: каждому по яблоку, каждому аж по четыре конфеты…
— А как с пирожками? Их тут: раз, два, три, четыре! — развёл руками Олесь.
— Дай мне два, — подсказал Василько.
— Ишь ты, какой хитренький, — пожадничал Петрик. — Я тоже хочу два!
— Не хитренький я, — с обидой шмыгнул носом Василько. — У меня ж мама сильно больная…
— Держи, — великодушно отдал ему Олесь два пирожка и в придачу одну из своих конфет.
— Лесько, а твоему тату? — вдруг вспомнил Петрик, возвращая Олесю яблоко и пирожок. Расстаться же с конфетами у него не хватило мужества.
— Ешь сам, — не взял назад яблоко и пирожок Олесь. — Во! Я своё яблоко отдам тату. А конфеты он не любит, он курящий. Понял?
Василько торопливо распрощался с друзьями и убежал домой, чтобы порадовать маму и сестричек.
Оставшись вдвоём, мальчуганы принялись уплетать тётины щедрые дары.
— Чего ж ты? Ешь конфеты.
— Сховаю… Две дам маме, а две Гане, — сказал Петрик, пряча под подушку конфеты.
— Слухай, Петрик, идём до нас, — позвал Олесь.
— Натурально, что идём.
Петрик недавно подхватил польское слово «натурально», которое теперь вставлял и к месту и не к месту.
Как только мальчики вошли в комнату и увидели за столом тётю, по спине Петрика забегали холодные мурашки.
«Она!» — почти с ужасом подумал мальчик.
И прежде чем буфетчица из бара «Тибор» успела оглянуться на скрипнувшую дверь, Петрик уже юркнул за большой старинный кованый сундук, который Олесь называл «мамино приданое».
— Иди ещё погуляй, голубь мой, — ласково сказала Олесю тётя, — а мы с татом поговорить должны.
Олесь присел возле Петрика, который, втянув голову в плечи, зажмурившись, точно ожидая удара по голове, сидел на корточках.
— Ты чего? — ткнул его локтем Олесь.
— Она…
— Не бойся, это моя тётя, — так же чуть слышно шепнул Олесь, видимо, даже и не подозревая, какая плохая женщина его тётя.
Но то, что Олесь (не говоря уже о Петрике) услышал в следующую минуту, по мнению Петрика, должно было Олесю раскрыть глаза на его тётю.
Мальчики притаились.
— Вот ты, Мирон, ухолишь в себя, как улитка в скорлупу, — ласковым тоном журила тётя. — Но имей бога в сердце, ребёнку нужна мать.
— Говоришь… Кто может моему ребёнку заменить мать?
— Сама знаю, Иванку, царство ей небесное, с того света не вернёшь. А гнить тебе с дитём в этом подвале тоже нет никакого смысла. Слушай, Мирон, не чванься; у меня есть на примете одна вдовушка. Бездетная она, лет на восемь старше тебя. Не скажу, чтобы красавица, но дом у неё первоклассный! Четырнадцать квартир сдаёт. Денег там — куры не клюют… Йой, да ты не ешь меня глазами! Страшно прямо делается, когда ты так смотришь…
