«А-ах! — женщина в странном ужасе прижала ладонь к груди. Колени ее подогнулись, она привалилась к косяку, чтобы не упасть».
«А ну стой!! — Артишоки поскакали по утоптанной земле. Девушка, названная Бабеттой, теперь держала в руках не корзину, а старого вида пистолет, невесть откуда взявшийся. — Парижанин, слышишь, курок взведен и все в стволе — и порох, и пыж, и пуля молотком накрепко забита! Ну-ка подними руку, в которой повода нету!»
«Лучше помоги своей матери, ей худо, — возразил Платон Филиппович. — Я не враг, дитя, нето б не стал говорить, что ты не насыпала мелкого пороху на полку».
Женщина, все еще прижимая руку к груди, потихоньку сползала по косяку и наконец опустилась на обманувшие ее колени. Ощутивши хоть в эдаком положении опору, она вновь обратила к Роскофу побелевшее лицо.
«Платошка… Бова-королевич… — певуче простонала она на самом что ни на есть русском языке. — Глазки те ж, что и в полтора годочка были…»
«Прасковья! — Платон мигом спешился и подскочил поднимать давнюю свою няню».
«Убери свою железяку от греха, Бабетта! — Прасковья, охнув, распрямилась. — В сердце аж из-под лопатки вступило, эдак ведь и убить можно старуху!»
«Никакая ты не старуха, Параша, ты ж одних годов с маменькою! — Платон все прижимал женщину к сердцу, смутно узнавая знакомое покойное тепло ее тела».
«Э, брось, лет-то одних, да разные у нас лета… — Крепко ухватив Платона за плечи, Прасковья чуть оттолкнула его, чтобы вглядеться в лицо. — Материны глаза, серые, да синяки, вишь, под ними, тоже, поди горазд наяву грезить… Как она там, касатка моя, не шибко небось здорова?»
«А пороху-то я бы насыпала, коли что, — не то чтоб обиженно, но с достоинством произнесла девушка, засовывая руку в карман передника. Нечто, похожее на прибереженную для скотины горсть плохой соли, явилось на свет. — Отец не велел хранить оружие в полной готовности. Я в миг до нее довожу, не успеете Божью Матерь восславить, сударь, простите, принц».
«Артишоки собери! — прикрикнула Прасковья. — Да живо на мызу за сестрами!»
«Стало быть, верно я догадался, это дочь твоя, — рассмеялся Платон. — Как же ее имя?»
Спрошено было вслед. Зеленые шары на палках воротились в корзину, а девушка уже бежала прочь от дороги: из-за огромной ее шали, накинутой на голову, казалось, что вдоль межи несется бесформенный черный куль.
«Это моя меньшая… Отцова любимица, — усмехнулась Прасковья. — Имя ей Элизабет, в честь покойницы-барыни. Старшая Элен, это в наших краях редкость. Зато середненькая Катрин, Катринок здесь пруд пруди. Да сам их увидишь».
