— Кто — я, я буду ссориться с водыпроводчиком?
— Ты его всегда унижаешь.
— Кто — я, я унижаю водыпроводчика? Это он, он меня унижает своим приходом.
— Он не к тебе приходит. Он приходит ко мне.
— Его приход унижает тебя. Что общего имеет водыпроводчик — он и средней школы не кончил — с тобой? Тебе нужен водыпроводчик, нужен он тебе?
— Какое имеет значение, кто мне нужен, папа, мне двадцать восемь лет, — сказала она.
— Только не водыпроводчик!
— Он хороший парень. Мы с ним знакомы уже двенадцать лет, со школы. Человек он порядочный, у него неплохой заработок, и притом верный.
— Хорошо. — Розенфельд рассердился. — Ну так я не имею верного заработка. Ну же, ну, сыпь, сыпь соль на мои кровавые раны.
— Папа, прошу тебя, не лицедействуй. Я всего-то и сказала, что у него верный заработок. О тебе речи не было.
— Это кто лицедействует, я лицедействую? — взорвался Розенфельд, грохнул дверью ледника и повернулся к Софи: — Пусть я не имел верного заработка и не всегда мог содержать тебя и твою мать, зато со мной вы имели возможность посмотреть мир, завести знакомство с величайшими еврейскими актерами нашего времени — Адлером, Шварцем, Бен-Ами, Гольденбергом[11], все они приходили в наш дом. Ты слышала, как умнейшие люди говорят о жизни, о книгах, музыке и всяких искусствах. Ты ездила со мной на гастроли повсюду. И в Южную Америку. И в Англию. И в Чикаго, Бостон, Детройт. Отец твой так играл Шейлока на идише, что американские критики ходили его смотреть и хвалили его до небес, вот какой у тебя отец. Вот как надо жить. Вот это я называю жизнь. С водыпроводчиком такого ты не будешь иметь. И кого, я спрашиваю, он приведет к тебе в дом — других водыпроводчиков, и они будут сидеть на кухне, говорить о трубах и как починить протечку в уборной? И так надо жить? И это ты называешь разговор? И когда он сюда приходит, он открывает рот? Говорит только «да», «нет», как заведенный. Нет, так жить тебе не надо.
Софи слушала отца молча.
— Пап, ты несправедлив, — сказала она невозмутимо, — ты его запугал, он боится разговаривать с тобой.
Ее ответ, похоже, устроил Розенфельда.
— Что ты так торопишься? — уже более миролюбиво сказал он. — Ты найдешь и получше.
— Прошу тебя, оставим этот разговор.
* * *
Раздался звонок. Софи нажала кнопку домофона.
— Пап, очень тебя прошу, будь с ним повежливее.
Розенфельд ничего не ответил, повернулся к плите, Софи пошла в ванную.
Эфраим постучался в дверь.
— Входите!
Дверь открылась, он вошел. Рослый, отлично сложенный, чисто одетый. Волосы тщательно приглажены, а вот руки набрякшие, красные: ему то и дело приходилось их отмывать горячей водой, а все равно ладони в мозолях, под ногтями грязь. Увидев, что в комнате только отец Софи, он смутился.
