— Софи дома? — спросил он.
— Добрый вечер! — ехидно сказал Розенфельд.
Эфраим покраснел.
— Добрый вечер, — сказал он. — Софи дома?
— Сейчас придет.
— Спасибо. — Эфраим так и остался стоять.
Розенфельд налил в картошку молока, поковырял ее вилкой.
— Так ты теперь имеешь работу на новостройке?
Эфраим удивился такому вежливому обращению.
— Нет, — сказал он. — Мы работаем на военно-морской базе, на новых судах.
— Ну-ну, и много на кораблях уборных? — спросил Розенфельд.
Эфраим не ответил. Софи вышла из ванной — она прибрала волосы, повязала голубую ленточку под цвет халата.
— Привет, Эф, — сказала она.
Он кивнул.
— Садись, — она придвинула стул к кровати. — А я прилягу. — Скинула шлепанцы, подоткнула подушку так, чтобы на нее опереться, укрылась одеялом.
Эфраим сел спиной к комнате. За его плечом ей было видно, как отец выложил овощи на тарелку. Потом сел за стол, стал разминать их вилкой.
— Что нового, Эф? — спросила она.
Эфраим сидел, опершись локтями о колени, переплетя пальцы.
— Да так, ничего, — сказал он.
— Ты сегодня был на работе?
— Всего полдня. У меня три недели отгулов.
— Что еще новенького?
Он пожал плечами.
— Слышал об Эдит и Морти? — спросила она.
— Нет, — сказал он.
Розенфельд опустил вилку.
— Они поженились в воскресенье,
— Это хорошо, — сказал он.
— Да, вот еще что. Я купила билеты — на Медисон-сквер-гарден будет концерт, сбор в помощь русской армии. Ты свободен в пятницу вечером?
— Да, — сказал он.
Розенфельд бросил вилку на тарелку. Эфраим не повернул головы, Софи не подняла глаз. С минуту они помолчали, потом Софи снова завела разговор:
— Да, запамятовала тебе сказать. Я написала в Вашингтон, чтобы тебе выслали анкеты для поступления в гражданскую службу[12]. Тебе твоя мама сказала?
— Да.
Розенфельд стукнул кулаком по столу.
— Да, нет, да, нет, — завопил он. — Ты что, других слов не знаешь?
Эфраим не повернул головы.
— Папа, ну пожалуйста, — молила Софи.
— Да, нет, — вопил отец, — да, нет. И так говорят с образованной девушкой?
Эфраим повернулся к нему и, не снисходя до пререканий, сказал:
— Я говорю не с вами. А с вашей дочерью.
— И это называется — говоришь. Ты не говоришь, ты унижаешь ее своими — да, нет. И это разговор, нет, это не разговор.
— Я не актер, — сказал Эфраим. — Я работаю руками.
— Ты открыл рот, чтобы меня унизить! Так уже закрой его.
У Эфраима дрожал подбородок.
— Вы первый меня унизили.
— Пожалуйста, ну пожалуйста, — просила Софи. — Папа, если ты не прекратишь, я поставлю ширмы.
