Розенфельд обозрел комнату. Стол в нише не накрыт, а ведь дело идет к ужину.
— Она мне оставила поесть или что?
— Нет, она думала, ты пообедаешь с Марковицем. Что-нибудь вышло?
— Нет, — сказал он. — Ничего не вышло. Еврейскому театру хана. Как началась эта война, евреи стали сидеть дома. Все, кроме евреев, уходят из дому, чтобы забыть свои беды, а евреи, евреи, они сидят дома и нервничают. На Второй авеню[10] сегодня как на кладбище.
— Для чего Марковиц хотел с тобой встретиться?
— Бенефис, я знаю. Хочет, чтобы я играл в бенефис Айзека Левина.
— Не беспокойся, — сказала она, — у тебя был хороший сезон в прошлом году.
— И что — мне теперь жить воспоминаниями, но я не такой старый, нет.
Софи не нашлась что на это ответить.
— Хочешь, я встану, что-нибудь тебе приготовлю? — сказала она.
Он прошел на кухню, заглянул в кастрюли на газовой плите.
— Не надо. Я сам. Тут остались картошка, морковка. Разогрею.
— Поджарь котлету — она в духовке. Мама приготовила ее для меня, а мне не хотелось есть.
Розенфельд откинул дверь духовки, с отвращением посмотрел на котлету.
— Нет, у меня печет живот, когда я кушаю фарш, — сказал он и закрыл духовку.
— Как твой живот? — спросила она.
Он положил руку под сердце:
— Сегодня я имею газы.
Он был тронут ее вниманием.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— Как обычно. В первый день всегда плохо.
— Это пройдет.
— Знаю, — сказала она.
* * *
Он зажег горелку под овощами, принялся помешивать картофельное пюре. Комок на комке. Есть и вовсе расхотелось. Софи, посмотрев на него, сказала:
— Положи в картошку масло.
Розенфельд не сразу последовал ее совету, открыл ледник, лишь когда Софи повторила его.
— Какое еще масло? — сказал он, обшаривая взглядом бутылки, фрукты. — И где здесь масло, где?
Софи потянулась за халатом, натянула его через голову, застегнула молнию. Всунула ноги в шлепанцы.
— Разбавлю молоком, — сказала она.
Он и не хотел, а начал сердиться:
— Мне это надо? Лежишь, и лежи себе. Я сам позабочусь об ужине… тоже мне ужин, — закончил он ехидно.
— Пап, — сказала она. — Не упрямься. Мне все равно нужно встать.
— Для меня не вставай — мне это не надо.
— Сказала же: мне все равно нужно встать.
— Почему вдруг?
— Ко мне придут.
Он повернулся к ней:
— И кто это придет?
— Пап, давай не будем, что толку?
— И кто к тебе придет?
— Я не хочу с тобой ссориться. Мне нездоровится.
— Кто придет, ты мне ответишь или что?
— Эфраим.
— Этот водыпроводчик? — В тоне его был яд.
— Па, прошу тебя, не ссорься с ним.
