— Марк! Ты гений. Всего добился. Помоги теперь мне. Я должна издать сборник своих стихов. Тебя все знают, для тебя все сделают.
Триумфальная арка издает тягостный скрип, античные воины с щитами и копьями кашляют, шестерка чугунных коней уносит в звенящую снежную даль. Я беру у поэтессы бутылку из рук:
— Позволишь?
— Пей, конечно!
Я вздымаю бутылку к рассветному небу, винные капли падают на мои волосы. И со всей своей яростной дури ударяю изумрудной бутылкой об угрюмый гранит. Аллитерация, мать ее!
— Марк, ты что? — взвизгивает поэтесса под утренний звон.
— Ты, ахматова сраная, для того всю ночь таскалась со мной по Москве, чтоб наутро мне про сборник сказать? Пошла вон!
— Марк…
— Все утопить!
Конец эпизода.
— Марк, ты о чем задумался? — Катуар стирает с моего лба проступившие капли вина.
— Я? Как о чем? О новом сюжете. По твоему заказу.
— Так вот. Я хочу фантастику!
— Ладно, птица! Еще?
— Про любовь.
— Еще.
— С историческими персонажами.
— Еще.
— Чтоб было немного грустно в финале.
— Может, убийство?
— Ни в коем случае. Когда ты уже выдавишь из себя всю эту кровь?
— Не отвлекайся. Время?
— Время действия?
— Нет, сколько времени ты мне даешь?
— А сколько бы дал Карамзин?
— Не больше часа.
— Но я в два раза милосерднее — даю два часа.
Я встаю за бюро, высыпаю из черной вазы немного песка на красное дерево, левой рукой, песчинка к песчинке, разравниваю свой плодородный слой. Голень левой ноги, точно в рифму, отвечает разбуженной сиреной. Пой, красавица, пой!
— Марк, почему ты не сядешь на свой антикварный стул?
— Я всегда работаю стоя. Не мешай, Катуар.
— Не буду, любимый. А что значит бычок-песочник?
— Рыбка такая мелкая в Азове. Не мешай.
— Пойду на кухню вырезать звезды.
— Что?
— Ухожу, ухожу, ухожу.
СЕМЬ ДНЕЙ ОДНОГО ГОДА
— Таким образом, товарищи, вмешиваясь в связи между частицами, мы можем не только изменять свойства материи, но даже влиять на хронологию. Попросту говоря, вносить коррективы в исторический ход событий. Таково свойство К-излучения, открытого мною.
Анатолий Тимофеевич оглядел аудиторию сквозь большие очки и, взяв мокрую тряпку, принялся вытирать руки от мела.
Несколько мгновений в аудитории Объединенного ядерного института было тихо. Все пытливо всматривались в ряды цифр на большой доске, которые освещали лучи майского солнца. Потом ученые заговорили, все громче и громче. Наконец Бруно Скьяпарелли из Миланского университета вскочил и простер к Анатолию Тимофеевичу свои беспокойные руки:
