— Не подскажете — что такое….. Пять букв, первая М.
— Ой, нет… Мне сейчас не до букв.
— Прямо вертится на языке!
— А я знаю, я знаю слово на М! — дочь улыбается, загибает пальцы, шепчет — И там пять букв. Пап, можно я, можно я, можно я скажу? Только я не знаю, что это!
Последняя секунда. (Какой дьявольский нелинейный монтаж. Кто тут автор? Сломайте ему левую ногу!)
— Что ты решил? — Карамзин берет таз, откуда выскальзывает страждущий пепел.
Пепел покрывает мои ботинки, потом школьный двор, потом засыпает весь Таганрог. Карамзин легко сдувает его потрескавшимися губами:
— Что ты решил?
— Я боюсь вот так вот…
— Чего тебе бояться? Ты — еще просто никто.
— Почему?
— А кто ты?
— Не знаю.
— А я знаю — никто.
— А ты?
— Я? — Карамзин смеется, и на трещинах губ проступает кровь. — Я сотворю твой удивительный мир.
ИНТ. МОЯ КОМНАТА. НЫНЕШНЯЯ НОЧЬ.
Голоса звучат в полной темноте. Так спокойней.
— Марк, ты меня слышишь?
— Да, Катуар! Просто вспомнил кое-что.
— Я спросила — почему тебя назвали Марк?
— А как меня должны были назвать — Сашей?
— Не вижу в этом ничего плохого. Пушкина звали Саша.
— Несчастный.
— Почему несчастный?
— Слушай, прекратим этот гур-гур. Хочешь еще пару сюжетов расскажу?
— Потом. У тебя было много женщин?
— Уже ревнуешь?
— Да, я очень ревнива.
— Тогда скажи, почему к тебе лез с поцелуями в «Ефимыче» этот бесславный ублюдок?
— Какой ублюдок? Там не было ублюдков.
— Как же? Модный дизайнер Брюлович.
— Почему он ублюдок? Просто смешной. Про ампир мне рассказывал.
— Да, это он умеет. Он делал мне эту квартиру. Секретер и бюро заставил купить.
— Они тебе очень идут. Видишь, какой хороший дизайнер.
— Нет, поганый. Он лез к тебе с поцелуями.
— Ко мне много мужчин лезут с поцелуями.
— Потому что у тебя такие губы?
— Да, губы.
— И нос! Нос.
А теперь можно понемногу вводить изображение, освещать мою комнату. Катуар стоит напротив большого окна, силуэтом ко мне, ее левого плеча с литерой «А» почти касается шпиль Университета. Она курит, и искры вылетают в окно, сжигая все на своем пути.
Катуар оглядывает комнату, словно прозревает. Гипнотизирует лампочку над тахтой, что висит на нитке бледного провода:
— Почему Брюлович не сделал тебе люстру?
— Сделал. Огромную и хрустальную. Но это был кошмар.
Перебивка. Марк застыл на тахте с открытым ртом, откуда торчит кровоточащая хрустальная подвеска. Марк мертв, глаза покрылись патиной. Люстра качается над ним, победно вызванивая мотив «Ах, Арлекино, Арлекино…».
