По дому пошел шум. Расскрипелись на приржавевших петлях двери по всем хоромам. Из крестовой вышла Алена Васильевна и, волоча ноги, потащилась к сыну. Князь Иван издали услышал стук ее костыля и бросился матери навстречу:
— Не ходи ко мне, матушка: там у меня иноземец сидит, государев начальный человек.
— Иноземец?! — Глаза Алены Васильевны сделались круглыми. — С нами крестная сила!
— Ничего, матушка, посидит и уйдет… Нужен он мне…
Из глаз Алены Васильевны покатились слезы.
— Я тебе, сынок, не указ. Был у тебя указчик — отец твой, государь мой свет, а его теперь уж нет. — И она стала захлебываться в плаче.
— Да что ты, матушка!.. Посидит и уйдет… Не кто-нибудь — начальник он, капитан государев…
— Да он же поганый! Вера-то у него же собацкая! И ладану не наберешься окуриваться после него. В доселюшние времена, как и родилась, николи того не бывало — нехристей на двор к себе пускать.
— Ах, матушка, ты не плачь же!.. Не гнать нам на улицу человека!.. Не кто-нибудь он!.. — твердил князь Иван.
— Хоть я тебя родила на свет, — махнула зажатым в руке платком Алена Васильевна, — да жить, видно, тебе теперь, сынок, по свойской воле. Чай, и жениться тебе давно приспела пора. А я уйду, уйду душу свою спасать, на Горицы в монастырь уйду от мирской суеты и докуки. Скажу тебе только… — И она завопила тут на весь голос: — Скажу тебе, сынок, бога помни, отца своего помни! Авось русский ты человек — не иноземец поганый…
Плача и причитая, тяжело постукивая на ходу костылем, заковыляла она вперевалку обратно в крестовую, где просиживала теперь по целым дням, с восхода до заката.
XXI. Беседа потайная и задушевная
Шляхтич наконец отдулся, отдышался, вытер пот с лица добытым из кармана платочком и обратил взор свой к серебряному петуху, принесенному в покой сенною девушкою Матренкою Белошейкой. Князь Иван стал разливать в серебряные чары золотистое питье, и шляхтич, не дождавшись приглашения, промочил пересохшее горло первой чаркой, потом, пожелав хозяину здоровья, втянул в себя вторую и только после третьей ткнул нос в большое блюдо с масленым караваем.
— Доброе вино, князь ваша милость, — молвил он, заливая сладким напитком сдобное тесто. — Доброе, ароматное и крепкое. И каравай превкусный. Сам пан царь, коли попробует такой каравай, — ха! — еще попросит.
— Ну и кушай во здравие, пан Феликс. До чего рад я тебе, пане мой любый!.. Сколь долго не видались с тобою! Сколько суббот-то прошло с той поры!
