к государевым рубежам порубежную службу служить. А может статься, что еще и в это лето кликнут? Война, говорят, война… Турский там или крымский двинул ордынцев на Русь? Или, может быть, это только болтают про турского и крымского? И войну совсем другую воевать теперь Москве?
Князь Иван раздумался, сидя у стола в отцовском покое, куда он перебрался после смерти Андрея Ивановича со своими книгами и тетрадями. Ими укрыт был едва ли не весь стол. Оставалось еще маленькое не занятое книгами местечко, но и на нем князь Иван развернул большую тетрадь, переплетенную в темно-лазоревый атлас.
Князь Иван перелистал страницы тетради одну за другою. Много здесь было написано им еще со времен Онисифора Васильича, обучившего юного князя слагать рифмованные стихи.
Днесь у нас плач и рыданье безмерно…
Это было сложено недавно об отце, об Андрее Ивановиче, о смерти его и плаче по нем. А вот о боярах, о властвующих людях, написано после встречи с холщовыми колпаками:
Сеете землю гречою да рожью,
А бываете сыты кривдой и ложью…
Князь Иван потянулся к перу, чтобы сложить еще несколько строк о том, что узнал он от пана Феликса и что увидел в последнее время собственным оком. Но на дворе загрохали цепью псы, взлаялись непереносно, и князь Иван, высунувшись в окно, разглядел высоченного мужика, который проталкивался в приоткрытую Кузёмкой калитку. Хоть и лето стояло, а на мужике был беличий тулуп, и бараний треух нахлобучен был у него на голове. Да еще и ворот меховой мужик тот поднял, точно в лютую стужу. Конюх хватил его за длинный рукав, болтавшийся чуть не до полы, но мужик выдернул из рук Кузёмки рукав свой и на журавлиных ногах зашагал к хоромам.
«Пан!» — мелькнуло у князя Ивана, и он побежал на лестницу встречать долгожданного гостя. А Кузёмка бросился было за мужиком вдогонку, но остановился посреди двора с выпяленными от удивления глазами. Ведь князь молодой так и кинулся на крыльце мужику тому на шею, стал целовать его дружелюбно и повел затем в хоромы как есть, в беличьем тулупе и шапке бараньей.
Мужик, войдя в комнату к князю Ивану, скинул с себя и шапку и шубу, и перед сияющим от радости князем предстал пан Феликс, разваренный, красный, мокрый от катившегося с него в три ручья пота.
— Уф! — молвил только шляхтич и, опустившись на лавку, стал отдуваться и обмахиваться взятой со стола книгой.
— Теперь тебе квасу, лучше нет холодного квасу, пане мой милый! — И князь Иван открыл дверь и крикнул: — Гей, вы там, на сенях! Квасу мне нацедите!.. — И снова подошел к пану Феликсу, сел с ним рядом, схватил его руки и опять вскочил: — Да что ж это я!.. Квасом ли мне потчевать гостя дорогого!.. Гей вы, сенные!.. Вина мне подайте в петухе серебряном, да караваю масленого, да зайца под взваром. Чего там у вас получше, несите мне сюда!
