Видя, что его рисунок понравился, Иван просиял, признался:
— Я часто этак пишу… Хорошо-то как вокруг! Все сберечь хочется, людям показать — вон красота какая!
— Да, не видят часто люди красы земной.
— Не видят! — горячо подхватил Иван, словно Никитин высказал то, о чем он и сам думал. — Все ссоры, счеты у людей, горе, а мир-то божий как хорош! Ведь, думаю я, если бы увидели все красоту эту да почуяли, и жить легче было бы.
— Ишь ты как… — протянул Никитин, вскидывая удивленные глаза. — Ну, не знаю… Может быть. А баско вышло у тебя, баско. В твоей Волге искупаться хочется.
От похвалы Иван совсем застеснялся и, не зная, что ответить, поведал:
— Я и иконы писал… дома.
Две иконы он вез с собой и одну показал Афанасию. На иконе изображен был красками Иисус Христос в терновом венце.
— Ну, знатно, — только и выговорил Афанасий. — А на второй что?..
Иван как-то странно поглядел на Никитина, замялся и ответил:
— Не готова она еще…
— Ну, дорисуешь, покажешь, — добродушно согласился Никитин. — А Христос у тебя живой.
С той поры Афанасий пекся об Иване, как о младшем брате, а тот платил ему преданностью, готов был из кожи вон вылезть, но сделать все, как Никитин сказал.
Илья Козлов всю дорогу удивлялся, ахал, простодушно верил всяким слухам, везде, куда ни приставали, норовил обойти каждый уголок, ему интересно было все без разбору: и чудный бас дьяка в Калязинском монастыре, и количество самоцветов на кафтане князя Александра, и ярославские церкви.
— Вот вернемся, рассказывать-то придется! — блаженно улыбался он. Сынок-то все выспросит. Пытливый! Уже мастерству учится, сам лить умеет, даром что тринадцатый годок ему.
Иногда он так надоедал своими речами о том, какой у него умный да ладный сынок, какая ласковая да разумная жена, что Копылов не выдерживал, принимался подтрунивать над товарищем.
— Слышь, Илья, — как-то прервал он бронника, — говорят, у вас в слободе коза объявилась, акафисты читает. Не твоя ли?
— Не… — растерянно ответил простодушный бронник.
— Но? А я думал — твоя. У тебя вить все не как у людей, все лучше! поблескивая озорными глазами, серьезно сказал Копылов.
Никитин, Иван и Микешин засмеялись. Бронник побагровел, сразу притих, сделался как будто ниже, уже.
Некоторое время он только молчал, но потом не выдержал, опять ввязался в беседу:
— А вот у меня сынок…
Выговорив эти слова, он вдруг испуганно замолчал. Никитин с трудом удержал заходивший в горле смех. Но бронник был добродушен. Махнул рукой и засмеялся первый. Если теперь он опять увлекался, Копылов молча показывал пальцами рога, а Илья лишь примирительно подымал темную ладонь:
