Через Плес проехали свободно и, наконец, на другую седьмицу увидели Нижний Новгород. Никитин не узнал его. Велик срок три года! Когда-то деревянный, Нижний теперь издалека белел высокими, новой кладки, каменными стенами крепости. Могучие, тяжелые стрельницы[32] зияли узкими бойницами, оскаливались зубцами верхних площадок.
Крепок! Кисло татарам будет сюда лезть. Ай да москвичи! Удружили! Ну, а без тверских-то, наверное, не обошлись. Тверские кирпичники — на Руси первые. Знать, и они руку приложили!
Афанасий Никитин любовался новым кремлем Нижнего, словно сам его возводил, словно крепость новых стен могла защитить его и впредь.
— Ну, доплыли, слава богу! — хлопнул он по плечу Ивана Лаптева. — Будет тебе срок по храмам походить!
За время пути Никитин больше всего приглядывался к Ивану. И не потому только, что помнил просьбу старого Лапшева. Иван понравился ему еще в княтинском деле, и Никитин недоумевал: почему отец назвал его неудачным? Иван был скуп на слова, замкнут, но пытлив. Припомнил в дороге обещание Никитина дать книгу про индийское царство, выпросил. Читал легко, бегло, но, видно, во все вникал и после задумался.
Как-то Никитин рассказывал про движение солнца и звезд. Иван слушал не мигая, морща лоб, чтоб лучше уразуметь услышанное.
Чем же неудачный?
Никитин, правда, замечал, что Иван иногда подолгу как зачарованный глядит на луга и леса, бегущие мимо, а улучив минуту, уединяется, но как-то недосмотрел — зачем? И вот однажды он, выбрав часец[33], нашел Ивана сидящим на костромском берегу и подошел к нему сзади.
Иван не заметил купца. На коленях его лежала дощечка, и Иван, вглядываясь в противоположный берег, водил по ней угольком. На дощечке так и возникали Волга, паром, уткнувшийся в песок, съезжающая к парому телега, а дальше — как настоящий — виднелся костромской лес.
Никитин даже дыхание затаил, до того похоже все получалось. Ну словно и ты сам в этой дощечке где-то стоишь и оттуда все видишь.
— Вона ты где! — неловко выговорил он и присел рядом на корточки.
Иван испуганно прикрыл дощечку рукавом, со страхом и тревогой уставился на Никитина.
— Что это у тебя?
— Так… просто…
— Да не бойся меня… Видел я дело твое.
Иван молчал, потупив глаза.
— За это, что ль, отец бранит? — дружелюбно спросил Никитин, кивая на дощечку.
Иван поднял еще недоверчивое лицо, робко улыбнулся и шепотом, быстро попросил:
— Ты, дядя Афанасий, не сказывай никому…
Афанасия тронула эта просьба.
— А ну, покажи-ка еще, — попросил он.
