— И в прихожей тоже не видели?
— Нет.
— Вы знали о существовании господина доктора Шаада?
— Я думал, его зовут Цогг.
Ничего другого не остается, кроме бильярда. Конечно, я испробовал и кино, но редко досиживал до конца сеанса: не выношу сцен насилия.
— Вы тоже сказали бы, что обвиняемый и мухи не обидит?
Через тринадцать недель после оправдательного приговора я уже почти не волнуюсь, когда вижу, как прокурор вяло поднимает руку, прося разрешения задать новый вопрос свидетелю, — ему приходится ждать, пока я ударю по шару, и, если попаду, ждать, пока я обойду стол и, неторопливо изучив расположение шаров (к сожалению, опять придется бить из-за спины), снова ударю кием.
— Когда ваша сестра была замужем за Феликсом Шаадом, вы, значит, часто видели ее с заплаканными глазами?
— Да.
— Верно ли утверждение, господин Цогг, что Розалинда была мягкой и покладистой женщиной, готовой все снести от мужчины, если она его любит?
— Она умела быть покладистой.
— Когда вы видели ее заплаканные глаза, господин Цогг, вам не приходило в голову, что обвиняемый причинял Розалинде, вашей сестре, физические или моральные страдания?
Свидетель задумывается.
— Разве Розалинда никогда не рассказывала, что господин доктор Шаад болезненно ревнив, что он с трудом сдерживает себя, если она с кем-нибудь танцует, что он устраивает сцены, если она целый вечер проводит неизвестно где?
Моя сестра была очень скрытной.
Не следует вести никаких записей — в один прекрасный день тебя могут арестовать по ложному подозрению, и тогда прокурор зачитает:
— «Она мразь, мразь, даже если иной раз и не врет, а мразь не задушишь».
Свидетелям защиты нелегко:
— Господин Шаад спас мне жизнь.
— Каким образом?
— Не как врач... Я видел, как он кормит лебедей, и заговорил с ним, не будучи знаком. Я тогда еще учился в школе. Была суббота, я это помню, потому что потом у нас было общее собрание.
— Дождь шел в тот. день?
— Нет.
— А может, снег?
— Нет.
— Значит, это было не восьмого февраля.
— Да я этого и не говорил...
— Вам известно, господин Росси, что ложные показания караются тюремным заключением, в тяжких случаях — сроком до пяти лет, а сейчас это и был бы тяжкий случай: речь идет об алиби обвиняемого.
— Я и говорю только правду.
— Каким же образом господин Шаад спас вам жизнь?
— Могу только сказать, что вовсе не ждал этого, когда заговорил с незнакомым господином. Дождешься такого от взрослых! Это был первый человек, который не делал вид, будто знает все лучше всех.
