Я, конечно, не говорил, что делается в министерстве, но видно было, что Мордух был одним из петербургских агентов и без меня знал все, но был настолько деликатен, что не искушал меня. Когда я подшучивал над ним, говоря, что один из его сыновей будет солдатом, то Мордух всегда с таинственной миной отвечал: «Ну, абацым» (увидим).
Между тем проходили недели, прошло их шесть, а пресловутые «соображения» Новосильцева о еврейском вопросе, обещанные великим князем не присылались.
Государь нетерпеливо при каждом докладе спрашивал об этом министра и велел делать повторение. Великий князь отвечал, что сенатор собирает необходимые данные на месте. Прошло еще около трех недель, и, наконец, в одно прекрасное утро государь велел министру, не дожидаясь более, заготовить к подписанию его величества указ сенату о сравнении евреев по рекрутской повинности с другими отправляющими сословиями, и меру эту привести в действие при первом общем наборе.
На другой день после того, как был послан указ, пришел ко мне раввин. Я нарочно завел разговор о рекрутстве евреев и увидел, что он ничего не знает. Он опять с усмешкой сказал свое вечное «абацым». Так как уже не было повода для дальнейшего хранения пресловутой канцелярской тайны, то я сказал Мордуху, что дело кончено. Я не полагал, что это произведет такое впечатление на моего старозаконного гостя. Это было нечто ужасное: он весь задрожал, глаза его закатились, он почти упал в обморок. Ему подали воды. Приступ разрешился жалобными воплями и рыданием. Вслед за этим произошла в нем внезапная перемена: он встал, лицо его страшно искривилось. Он стал большими шагами ходить по комнате и кого-то ругать. Я дал ему успокоиться и спросил:
— Кого вы так честите, ребе Мордух?
— Как кого? Ну, этого…
— Кого же, наконец?
— Ну, вашего прекрасного сенатора.
— За что, чем же он виноват?
— Как за что, за наши 200 тысяч рублей. Обманул, погубил. Обещал, что ничего не будет. Мы, раввины, наложили на всех евреев пост, собрали 200 тысяч… хоть бы деньги назад отдал.
За достоверность факта пусть отвечает перед потомством сам Мордух, но историческая точность обязывает меня засвидетельствовать, что сцена была им разыграна в порыве гнева естественно и с неподдельным чувством. Недели через две после того, как от сената были разосланы указы о наборе с евреев всем губернским начальствам, в том числе и великому князю как главнокомандующему в Западном, Юго-Западном краях и белорусских губерниях, в министерстве от его величества получен отзыв с приложением записки сенатора Новосильцева. Великий князь писал, что в то самое время, как он получил заключение сенатора по порученному ему делу, пришел указ сената с изложением высочайшей воли. Ему оставалось уже только в точности исполнить священную эту волю и он сделал надлежащее о том распоряжение, но тем не менее счел нужным препроводить записку сенатора для сведения и соображения.
