Опять притянул к себе, но целовать не стал, а сказал тихо, обдавая крепким водочным запахом:
– Бросайте всех, Клавочка, к чертовой матери. Укатим с вами в дальние края.
Клавдея дернула головой, а он не пускает. Держит близко: губы к губам. Такая силища – и не вырвешься. И не хочется вырываться.
– Чего ж меня-то? – спросила, обмякая. – Молодых нет?
– Сердцу, Клавочка, не укажешь.
– А ну, – задыхаясь, – плесни...
– Заяц моченый! Ай, да Клавочка!
Мужчина легко спрыгнул на пол, прошелся вокруг стола. Крепкий, ловкий, сноровистый. Налил полные фужеры, склонился над ней:
– За нас с вами!
Он залпом, Клавдея – мелкими глоточками. Никогда столько не пила, а тут еще хочется. Тряхнула пустым фужером, вскочила с дивана, будто молоденькая.
– А ну... Спой еще!
– Счас я тебе спою... – обхватил вокруг талии, чуть приподнял, поволок, надсаживаясь, из комнаты.
– Пусти! – заблажила. – От дурной...
А самой приятно – сил нет!
Вырвалась в коридоре, стала причесываться перед зеркалом.
– Сла-а-адко... – сощурился мужчина, огладил ее по могучей спине, по крутым бедрам, по тугому заду: – Виноград!
– Иди, – пихнула боком.
Он усмехнулся и ушел. В другую комнату. В спальню.
Клавдея причесалась, обмахнулась платочком, вытерла жаркое лицо. Встала в коридоре, не знает, чего делать. То ли за ним идти, то ли тут стоять. А там, в спальне, тишина мертвая. Будто нет никого.
Забоялась Клавдея, что девушка, робко вошла в комнату, прислонилась к косяку. Мужчина лежал поперек огромной кровати, прямо на дорогом покрывале, раскидал небрежно руки-ноги, смял пышные подушки. Лежал – глядел молчком на Клавдею.
– Слазь, – приказала грубо. – Не для тебя стелено.
Мужчина глядел тяжело из-под опущенных век, привораживал неумолимо:
– Может, и для меня...
Клавдея впилась в него глазами, спросила враз пересохшим горлом:
– Ты... чего удумал?
– Дверь запри.
Покачала головой.
– Ну!
Пошарила рукой, сослепу накинула крючок.
– Иди сюда.
– Не...
А сама шажок шагнула. Малый шажок, неприметный.
– Иди.
Она и другой шажок, за ним еще... Подошла к кровати, встала перед ним, оторваться от глаз не может.
– Ну!
Она и наклонилась, она и завалилась, легла без звука, рядом, как умело подрубленное дерево. Только кровать охнула под тяжестью.
Ух, и ловок же он оказался! По-звериному ловок. Не успела слова молвить, а он уж пуговицы расстегнул, кофту через голову сдернул, принялся за белье. Клавдея его кулаками по лицу, по груди, куда попало, а он только ухает, только ахает, делает без промедления знакомое дело. Пуговицы с застежками так и отскакивают, так и отскакивают. Вмиг раздел, оголил, уложил, навис сверху... Одно лишь успела – уперлась руками в грудь, закричала тихо:
