Может, оно и так… - Феликс Соломонович Кандель

Телефон вскрикивает посреди ночи.

Ребенком, пробудившимся от кошмара. Заливистый звонок во мраке — трескучим мотоциклом под окнами, криком о помощи в тумане, пугающим знаком бедствия.

— Что вы молчите?

Спросонья:

— Я не молчу. Я просыпаюсь…

Женский голос. Приглушенный, издалека:

— Вы меня растревожили.

— Кто говорит?

— Кто бы ни говорил.

Он уже раздражается:

— Что вы хотите?

— Поговорить.

— Почему со мной?

— Больше не с кем.

— Ночью?

— Ночью. Дочитала ваше творение и не могу уснуть.

— Замечательно. Но при чем тут я?

— Вы написали. Вам отвечать.

Вздыхает: теперь не задремать. Говорит без симпатии в голосе:

— Я много чего написал. Всего не упомнить.

Отвечает. Чуть даже мстительно:

— А я напомню. Я вам напомню.

Слышно, как листает страницы.

— Сказано. В самом начале: «А одинокие льют слезы в подушку…»

— И что?

— Это из личного опыта?

Молчит.

— Я так и думала…

Весна приходит, когда ей вздумается.

Шальная и проказливая.

Еще с зимы перебирая наряды, охорашиваясь в зеркале снеговых вод, чтобы очаровать на выходе прихотливым многоцветьем под горестное «ах!» завистливых несовершенств. У каждой весны свои воздыхания и свои любимчики: кому в плод, кому в пустоцвет — и несказанное буйство апельсинового цветения после стылых ночей и зябких проливных дождей.

Километры садов.

Неисчислимость плодоносных деревьев.

Неизбывность желаний — вывести на свет, как на выданье, гроздья соцветий, бело-розовую их кипень, упрятавшую в глубине желтизну тычинок.

Неуемность воскурений, густотой обволакивающих просторы, — птицы наталкиваются на них в полете, одолевая с трудом и затаенным восторгом. Даже пассажиры на трапе самолета — в аэропорту, за многие дали — вдыхают дурманящие наваждения иных краев, словно приземлились в гуще апельсиновых садов. Даже новорожденные вдыхают их с первым глотком воздуха, отчего не плачут — изумляются.

Не кричит петух, до изнеможения околдованный благоуханиями. Не мычит корова в обильных излияниях молока, впитывающего весеннее колдовство, чтобы донести его до больших и малых детей, опьянить-растревожить. Жители окрестных поселений не спят по ночам, уносимые на крыльях дымных, чувственных благовоний, которые навевают беспричинную печаль или излечивают ее до утраты памяти.

А одинокие льют слезы в подушку.

В городе, на малом газоне, растет апельсиновое дерево. Пробуждаясь по всякой весне, вспениваясь без оглядки свадебной белизной, наливая соками неприметные поначалу плоды, затерявшиеся в листве, напитывая их эфирными маслами, раскрашивая по осени в оранжевое великолепие. Апельсины с нижних ветвей обирают жильцы; верхние, недоступные вожделениям, висят долго, очень долго, опадая по одному, догнивая в сохлой траве. В редкие зимние холода выпадает снег, покрывает ветви, и апельсины — гномиками под пушистыми колпаками — восторженно сверкают среди недолговечной крупчатой белизны.