У синего моря - Нина Михайловна Шевкунова

Художник О. Григорьев

Покачиваясь из стороны в сторону и гладя мохнатую шерсть собаки, Иван шептал:

— Худо, Ворон, худо… Слышишь, как стонет твой хозяин? Беда, пожалуй, пришла…

А за юртой носился ветер, он хлопал туго натянутыми оленьими шкурами, срывался и мчался дальше, волоча длинный снежный хвост, свистел среди голых осинок и берез, срывая тонкие надломленные ветки, подхватывал их, уносил от родного дерева и засыпал снегом.

Из-за полога тянулся хриплый стон. Он то усиливался, то затихал. Иногда его заглушал вой пурги, тогда Иван с тревогой прислушивался и ждал, повторится ли, а дождавшись, облегченно вздыхал — значит, Данила еще жив…

Собака широко зевнула, лизнула Ивану руку, положила голову ему на колени, стала смотреть в лицо хозяина преданными глазами, словно понимая, что он обращается к ней.

— Сколько дней болеет Данила? Много. Жалко брата, себя жалко, — продолжал шептать Иван.

Костер угасал. Иван бросил ветку красного кедрача, она вспыхнула ярко, трескуче. В юрте стали видны прокопченные до черноты большой чайник, котел, переброшенные на жердях лисьи и заячьи шкуры.

Хворост прогорел быстро. Синеватый огонь лениво лизал толстые головешки, угли по краям покрылись черной каймой.

Из-за полога вышла Матрена, села к костру, тусклыми глазами напряженно уставилась на тлеющие угли. Лоб у нее изрезан бугристыми складками, щеки ввалились, а на впалую грудь спадают седые грязные косы.

Раньше Иван не обращал внимания на жену брата, теперь с ужасом смотрел на нее и думал: «Сколько ей лет? Если умрет брат, по закону она будет моей женой, а мне только двадцать… Жалко брата, жалко себя…»

Чтобы не видеть старуху, Иван закрыл глаза. Все чаще вспоминал он Логова Матвея. Первый раз тот приезжал в двадцать девятом году — давно, десять лет прошло, и еще один год. Звал к морю жить. Многие уехали, брат Данила не захотел. Шаман сказал тогда: «Кто к русским пойдет, у того олешек отнимут, зверь его бояться будет, удачу потеряет».

Смеялся Матвей, ругал шамана. Да как ему верить? Шаман свой, а у Матвея и глаза, как осенняя вода, и волосы, как сухая трава, — какой он человек? Шаман говорит: «Раз глаза водяные — пустой».

А Матвей много раз приезжал, звал. Хотел Иван уехать, да брат не отпустил. Уехал русский, Данила собрал табун, еще дальше в тундру ушел…

— Иди спать, скоро день будет, дров надо, — хриплым голосом бросила Матрена. Иван вздрогнул, сердито буркнул:

— Сам знаю.

Он с ненавистью посмотрел в лицо старухи, поднялся, вышел на улицу.