И припомнил Сокол, как однажды в Петров день Богдан Ясень и Мариан Лучевский встретили его на Тустановической дороге. Свернули на тропинку, ведущую к Бориславу, перебрели речку и, поднявшись на высокий, крутой берег, густо поросший орешником, остановились у родника, бьющего из-под старой ветвистой липы. Солнце, казалось, зацепилось за лесистые вершины Карпат, последние лучи его нежно золотили кроны деревьев, и по земле ползли предвечерние тени.
Иван Сокол склонился над родником, и когда, зачерпнув ладонями воду, поднес ее ко рту, вдруг услышал голос Мариана Лучевского. Он громко читал:
…Из самых недр земли, струясь фонтаном,
Свой бег вода вовек не прекратит,
Детей весны она животворит.
Цветущих вкруг нее благоуханно…
Степной родник с чудесными струями —
Народа мощный дух; и в скорби изнывая,
Звучит он сердцу сердцем и словами.
Как под землей бежит струя живая,
Так из глубин, неведомых веками,
Слова родятся, сердце зажигая!
— Откуда вы это знаете? — с радостным удивлением спросил Сокол.
— Так она называется «Народная песня». Почему же удивляетесь, что и я ее знаю? Или меня за народ не считаете?
Все трое засмеялись.
— Ты, Иван, когда приходил, забыл журнал в моей хибарке, — объяснил Богдан. — А Мариан прочитал и выучил наизусть.
И, обнявшись, они пошли в сторону низеньких, маленьких, как собачьи конурки, хибарок…
Мысли Сокола снова вернулись к словам Стахура.
«Мариан, любивший пошутить и посмеяться, смелый в мечтах, казалось беззаветно преданный рабочему делу, Мариан — лжец и предатель? — Стучала в висках кровь. — Не понимаю, зачем же каждый раз его водили на допрос и, продержав в пустой комнате два-три часа, не спросив ни одного слова, возвращали в камеру? Как он негодовал! Неужели можно так искусно притворяться?»
Студент Сокол всей душой хотел, чтобы Стахур ошибся.
Глава восемнадцатая
НАЧАЛО КАРЬЕРЫ
Узников разбудил звон ключей.
— Взять кибель! Выходи! Быстро! — выкрикивал старший надзиратель.
От выкриков узники просыпались, вскакивали, будили спящих и спешили построиться в два ряда посередине камеры. Двое назначенных с вечера старшим по камере подошли к параше, подняли ее за уши и осторожно вынесли из камеры.
— Выходи, марш! — скомандовал надзиратель. — Бегом!
Камера быстро опустела.
Часто случалось и так: если почему-либо старшему надзирателю казалось, что арестанты недостаточно быстро выполняют его приказание, он молча запирал дверь и уходил. Это означало, что камера наказана и заключенных в отхожее место поведут в последнюю очередь, после арестантов всех камер, размещенных на этаже. А в подвале, где помещалась камера сорок один «А», томилось более ста узников. Наказанные ожидали очереди почти полдня.
