— Которой, как я понимаю, он и оказался.
— Ну, это не совсем справедливо, во всяком случае, по отношению к барракудам.
Ясно, что так горько она шутила и раньше. Печальная ситуация.
— Но что именно заставило вас в конечном итоге разойтись? — спросил я.
— Я не нравилась Майклу. — Марси пыталась сделать вид, будто ей это безразлично.
— Что конкретно ему не нравилось?
— Я думаю, он понимал, что хоть он и очень нравится моему отцу, Бин в один прекрасный день вернется и станет хозяином. А поскольку Майкл родился не для того, чтобы играть вторые роли, он просто сдался.
— Ужасно, — попытался съязвить я.
— Да. Если бы он только подождал еще пять месяцев…
На этом ее повествование кончилось. Без всяких дальнейших комментариев. Даже без пожеланий, чтобы Майкл Нэш сгорел в аду.
Я совершенно не знал, что сказать. («Да, жаль, что так вляпалась»?) Поэтому я просто вел машину. Мы слушали Джоан Баэз.
И вдруг мне пришла в голову одна мысль.
— Послушай, Марси, почему ты решила, что я не такой?
— Не знаю. Просто на это надеюсь.
Затем она дотронулась до моей руки, и это вызвало очень приятное ощущение у меня в позвоночнике. От чисто духовного мы продвигались к чему-то физическому. Поэтому пора было полностью раскрыть все тайны.
— Марси, я ты когда-нибудь задумывалась о моей фамилии?
— Нет. А что, нужно? — тут ее осенило. — Барретт… инвестиционный банк? Фабрики? Это твоя семья?
— Дальний родственник, — сказал я. — Мой отец.
Некоторое время мы ехали молча. Затем она тихо сказала:
— Я не знала.
Что, признаюсь, доставило мне удовольствие.
Мы ехали все дальше в бархатистую тьму Новой Англии.
Я не тянул, просто искал по-настоящему ни на что не похожее место.
— Думаю, что нам нужен камин, Марси.
— Да, Оливер.
Нам пришлось доехать до Вермонта, чтобы найти идеальную обстановку. «Хижины Дяди Эбнера». На маленьком озере Кинуоки. Шестьдесят пять за ночь. Включая дрова[6]. Ближайшее место, где можно пообедать, — придорожное кафе под названием «У Говарда Джонсона».
За обедом мы делились друг с другом воспоминаниями нашего детства.
Сначала я надоедал ей, рассказывая о своем комплексе соперничества с отцом. Потом она пропела мне ту же песню. Все, что она когда-либо делала в жизни, было вызовом ее собственному Папочке. Или попыткой обратить на себя внимание.
Мы напоминали двух актеров, анализирующих свою игру в двух разных постановках Гамлета. Меня только поражало, что Марси играла не Офелию. Ее роль, как и моя, была ролью печального Принца, а я всегда думал, что женщины соперничают лишь со своими матерями. Кстати, она вообще ни разу не произнесла слово «мама».
