Надежде я тоже всё рассказала, только на следующий день. Не назвав имени того, кто взял обои. Со слов Тохи, конечно.
— Я, примерно, так и думала, — сказала Надежда. — Зачем Протоке обои? Правда, я думала, что он вынес их сам, но для кого-то из наших. За небольшое вознаграждение.
— Что же мы такое творим, а, Надежда?
— Что творим? Се ля ви. Все так, и мы так. Хотя — противно, конечно.
— Но пацан-то, какой бы он хулиганистый не был… Невинно пострадал, получается?
— Не так уж и невинно…
— А судьи — кто?
— А кто сильнее, те и судьи. Ты разве ещё не поняла до сих пор? Или до тебя доходит, как до жирафа?
— Угу, — сказала я. — Как до жирафа. Лучше бы — это совсем не дошло бы до меня…
— Не спрячешься, — сказала Надежда. — Не спрячешься.
Заканчивался учебный год. В интернате царила суета. Дети сдавали книги, сдавали постельное бельё, сдавали вещи.
Девятый класс писал в этом году экзамены — прямо в классах, в виде контрольных.
Ещё пару дней, и никого в интернате не останется. Только — двадцать восьмого выпускной вечер, и всё.
— Наталья Петровна, там вас женщина какая-то ищет! Там, возле вашего кабинета стоит.
Я узнала эту женщину сразу, хотя и не видела её никогда. Узнала и по лицу, и по чёрному платку.
— Аксёнова?
— Да.
— Заходите.
Мать Ани Аксёновой, в чёрном платке, сидела за столом в моей «келье», и слёзы текли по её лицу.
— Не могу детей этих видеть… Всё мне кажется, что сейчас Анька выбежит… — сказала она.
— Когда это случилось?
— Неделя уже. Машина из деревни шла сюда, за детьми, и я приехала — документы забрать и вещи. Сгорела, сгорела моя Анечка, как свечечка сгорела… В сознании была, почти до конца. Боль такую терпела…
Мать Анютки плакала, и я плакала вместе с ней. Эх, Аня-Анютка. Откуда ты взялась, такая страшная болезнь. Почему забрала нашу Анютку? Чистую, невинную — забрала?
— Царство Небесное ей, — сказала я.
— Царство Небесное, — сказала мать Анютки и перекрестилась несколько раз, низко склонившись над столом.
