— Ну, а ты?
— Что я? Я деньги взял, через забор перелез, и на базаре, там… две пачки Мальборо купил. И жвачек. И всё, и у меня нету денег больше, нету!
— Чего же ты директору не сказал, кто обои взял?
— А кто мне поверит? Да я бы и так не сказал. Что я, закладывать буду? Хоть и завхозиху, дуру эту толстую. И потом…
— Что — потом?
— Я же — деньги у неё взял…
— М-да…
А что мне было говорить? Тоха мог и соврать. Мог, мог. Но и завхозиха наша — могла взять обои, ещё как могла. А последние слова Тохи, о том, что деньги он от завхозихи взял… Соврёшь ли так?
Я и сама бы сказала так, в такой ситуации.
Чего, мол, руками махать — деньги-то взяла…
(Продукты-то — брала? Брала, брала. А хочешь выйти чистенькой, и сразу. А в психушку — не хочешь?)
Что же мы творим-то, а, Господи? Что же мы за изверги такие, а?
Помилуй, Господи, раба Твоего Антона. Помилуй его, спаси и сохрани его на трудном пути его…
— Чего вы молчите, Наталья Петровна?
— А? Думаю, Тоха, думаю. Ты крещённый?
— Да. Нас в детдоме крестили, сразу человек двадцать.
— Тогда хорошо. Тогда я тебе книжку одну оставлю. Если сможешь — прочитай.
И я достала свою книжку.
— Я попробую, — сказал Тоха. — Может, меня не повезут… в область?
— Повезут. Дело решённое уже. Если бы ты мог себя вести нормально, никто бы не посмотрел, что тебе пятнадцать, и ты поехал бы в детский лагерь. А так… Ты грубил, воровал, ломал всё… Ты же знаешь, чего повторять.
— Я почти ничего и не ломал. Нет, ломал, конечно, но не всё.
— Как это — не всё?
— А так. Пацаны сломают и просят: «Тоха, возьми на себя! Ты же сирота, тебе ничего не будет. А то — родители убьют. Или родителей платить заставят, а у родителей — денег нет».
— И ты — брал всё на себя? Значит, ты совсем святой?
— Да нет, я тоже ломал…
— И воровал?
— Наталья Петровна, вы что, следователь?
— Да нет. Я просто понять хочу. По-нять. Я-то знаю, что мы все — грешные. И я грешная, такая же, как и ты. Ты только не ври. Ты хотя бы здесь, сейчас не ври. Я же не ругать тебя пришла, и не оправдывать. Я к тебе пришла, как человек — к человеку.
Как к брату, подумала я, но не сказала вслух.
— Ладно, Тоха. Если смогу, я к тебе ещё приду. Держись тут, и глупостей не делай.
— А, всё равно отправят… — Тоха заметно погрустнел. Мне казалось, что он сейчас заплачет.
— Не плачь.
— Я не плачу, — сказал Тоха. — Я, вообще, не умею плакать.
Зато я умею плакать. И я проплакала всю обратную дорогу, от психушки до своего дома. Потом я плакала дома, весь вечер, с небольшими перерывами. Мне повезло — муж был на дежурстве, а дети — на речке.
