Эти слова вернули Баширу душевное равновесие, и он продолжил с необычайной учтивостью:
— Если я говорил слишком резко, о друзья мои, знайте, что я лишь передавал то, что слышал от доктора Эванса. И еще он мне сказал:
«Да, Башир, этому ослику причинили много зла, и, по всему видно, часы его сочтены. Но в нем — и это очень важно, Башир, — в нем еще теплится желание жить. Я сужу по тому, как он из последних сил старается не лечь на землю. Он чувствует, что стоит ему прилечь хотя бы на минуту — и для него все будет кончено. И он, превозмогая себя, держится на ногах. Но ты, Башир, можешь ему помочь. Я дам тебе лекарства и скажу, как их применять, но самое лучшее средство у тебя уже есть — это твои добрые чувства. Видишь: смерть уже подошла к нему совсем близко. Знания и опыт подсказывают мне, что она неизбежна. И все же, он и ты — вы вместе, если очень захотите, можете попытаться доказать, что я не прав».
Сказав это, доктор Эванс вывел из конюшни двух уже почти выздоровевших мулов, и мы отвели туда ослика, поддерживая его с обеих сторон. В конюшне к потолку был прикреплен толстый брус, на котором висела незатянутая подпруга. Я продел ремень под животом ослика и приладил его так, чтобы он не касался израненного хребта. Теперь ослик мог стоять, не прилагая усилий, будучи как бы подвешенным. Вы, конечно, понимаете, что все это я делал под руководством доктора Эванса.
Потом я отправился с ним в помещение, где хранятся лекарства, и мы в два приема перенесли в конюшню все необходимое. О друзья мои, если б вы видели все эти бутылки, коробки, горшочки, колбы, склянки, тюбики, шприцы, эти порошки, пасты, пилюли и настойки! Одни лекарства пахли рыбой, другие — тухлыми яйцами, третьи — сушеными травами, и было еще множество лекарств вообще без запаха. Их я распознавал по цвету или по форме пузырьков и коробок, в которых они находились. Объяснив мне назначение каждого лекарства и способ применения, доктор Эванс оставил меня один на один с осликом.
Тут-то и началась у меня настоящая работа. Я то смачивал ватные тампоны в целебных отварах и делал примочки, то пинцетом осторожно снимал засохшие корки, то прочищал ослику ноздри пастой, то накладывал на содранную спину мази, то давал ему проглотить пилюли, придающие силы и способствующие образованию новой крови, то делал уколы против нагноения ран… И еще у меня была уйма других дел — теперь уж и не припомню каких.
— Тем лучше, что ты о них забыл! — визгливым голосом закричала беззубая старуха Фатима. Она подняла обе руки, — с годами они стали похожи на лапы хищной птицы, — и, хлопнув себя по тощей обвисшей груди, запричитала: — Вот этой грудью я кормила детей, которые умерли совсем малютками, и никто даже не пытался их лечить! И детей тех, кто выжил, постигла та же участь, а теперь такая же участь ждет моих правнуков.
