Но ты не уйдешь вот так вот, истаявшей свечкой, не просочишься сквозь дверную щель, многоуважаемый Хлюст! Прежде, чем растаять, ты все расскажешь, ты ответишь на все вопросы, скользкая жаба!
— И на какие же? Задавайте, я жду. Ну, ну, торопитесь, мой столь пытливый друг! — Восковые уши струйками стекали у него по плечам.
— Чем вы вообще занимаетесь?
— Кто вы на самом деле? — Как-то без участия даже самого фон Штраубе наперебой затараторили зеркала.
— Что было в том последнем письме?.. Да как вы… как вы вообще могли его сжечь?!
— Ну, ну, давайте всё сразу, — уже в пол-аршине от пола усмехался Хлюст, — я весь внимание. Только, умоляю вас, мой милый, без риторики.
— Зачем вам бумаги из Адмиралтейства? — спросил фон Штраубе.
Остальные фон Штраубе, в зеркалах, дожидались каждый своей очереди:
— Зачем она застрелила анархистов? Ведь по вашему приказу, наверняка!
— Зачем вы подменяете Историю?
— Что вам нужно было от Бурмасова? Что с ним? Куда и зачем вы убрали его тело? Отвечайте же, отвечайте, ваше высокопре…
— Что будет с миром, наконец? Вы не смеете молчать, я все равно не позволю вам улизнуть, не ответив!
Голова растаявшего сиятельства насмешничала уже с самого пола:
— Не многовато ли – хе-хе! — вопросов, мой дорогой лейтенант? Нет, нет, хорошо, что они у вас накопились. Глядите-ка, была одна тайна, а теперь оказалось их – эвон!.. Только – увы! — отвечать на них вам самому. Мир – и этот, и любой другой из миров – полон всевозможных, еще и не таких тайн, мой лейтенант, и перекладывать их разгадку на других, согласитесь, это все равно что свою жизнь – кому-то взаймы. Вы и сами достаточно напористы. Так что дерзайте, мой молодой друг, дерзайте! Только не зашоривайте глаз! — С каждым словом он таял, становясь все крохотнее, голос слабел, уже было едва слыхать. Напоследок прошелестел: – Просторы, глубины – все ваше!.. За сим смею…
И всё. Нет его. Истаял целиком.
Но ты не уйдешь, ты все равно не уйдешь, Хлюст!..
— Не уйдешь! — уверенно повторил фон Штраубе, обращаясь непонятно к кому.
Мадлен, — она же Виола, Софи, Шамирам, — на миг оторвала голову от подушки:
— О чем ты, миленький? — и опять сомкнула глаза.
Она, раздетая, с распущенными волосами, лежала на постеленной кровати, свернувшись калачиком, две погасшие змееголовые трубки валялись возле кровати на полу.
Фон Штраубе обнаружил себя босым, в халате на голое тело, хотя не помнил, чтобы когда-то переоблачался. Он стал осматриваться. За окном брезжил гаденький, грязный рассвет. Камин давно остыл и ничуть не напоминал теперь огненную пасть Ваала, а просто чернел неряшливой дырой в стене, из которой тянуло холодом и кислым запахом. И зеркал в комнате было только два, довольно мутных, отражавших несколько помятое лицо лейтенанта и унылую рябь обоев. О разыгравшейся Бог весть когда фантасмагорической сцене напоминал только пепел от сожженной бумаги, устилавший каминное дно.
