Лейтенант взял кочергу и принялся шуровать ею в пепле, пока не обнаружил чудом уцелевший в огне клочок. На нем старинным почерком было начертано: "…планида, в древних книгах именуемая Александрийской звездой…" – все, что осталось после учиненной здесь геенны, которая, значит, все-таки была!
Стало быть, и этот Хлюст был – вот что главное!
"Был – и теперь не уйдет, покуда не ответит на все вопросы!" – думал он, с прихваченным ларцом в руках шагая по тому же длинному коридору, по которому они накануне проносились с Мадлен, теперь, поутру, безлюдному и унылому. Пожилой усатый стюард в несвежей униформе скреб шваброй пол. У фон Штраубе, не евшего уже очень давно, желудок сводило от пустоты.
— Где тут ресторация? — спросил он, полагая, что это заведение все-таки является гостиницей.
Стюард посмотрел удивленно.
— Если ближайшая – то на Морской улице, в двух кварталах за углом.
— А у вас что же тут – ничего? — тоже удивился лейтенант.
Тот пожал плечами:
— Ну, ежели червяка заморить – так в первом этаже. Только у нас тут…
Не дослушав, лейтенант спустился в первый этаж. Здесь тоже все вымерло. Впрочем, откуда-то все-таки доносился звон посуды. Фон Штраубе направился туда.
Тесное помещение с грязноватыми скатертями на столах походило на буфетную в вокзале какого-нибудь далекого уездного городка. За одним из столов сидела компания дам далеко не первой молодости, по манерам – явно кокоток, у одной под толстым слоем пудры на лице отчетливо проглядывался фиолетовый синяк, и из чайных стаканов пили дешевое вино. Пахло давно остывшим съестным и ватерклозетом. Нетвердой походкой к лейтенанту подплыл половой с опухшей, заспанной рожей, принял у него шубу и усадил к столу, прежде смахнув со скатерти крошки прямо на пол. Фон Штраубе заказал себе бутылку сельтерской, холодную курицу и кофе – единственное, что, кажется, было тут мало-мальски употребимого в пищу. Половой, перед тем, как удалиться, гнусненько подмигнул:
— Ежели вашему благородию чего на апосля фриштыка – то, вон, Аделаида Гордеевна, — он кивнул на синякастую, — за посещение не более трех рублей берут.
Кокотка, поймав на себе чужой взгляд, помахала рукой в когда-то может и белой перчатке. Ее товарки тут же стали оживленно перешептываться – нарочито громко, чтобы лейтенант мог расслышать, что он "красавчик" и "душка" и что с таким красавчиком можно бы – и до двух рублей. Фон Штраубе велел развязному половому проваливать, и уже не рад был, что сюда зашел.
