Теперь от всего этого великолепного сооружения осталась неожиданно низенькая груда битого кирпича и ломаных брусьев, на метр-полтора возвышавшаяся над уровнем бывшей танцплощадки. Сверху эта куча была прикрыта изжеванным, а местами разорванным шатром осевшей крыши, потерявшей не только форму, но и цвет: известковая пыль запятнала ее грязно-белыми разводами.
У всех промелькнула одна страшная мысль: «А ведь там — майор!»
Первую попытку людей броситься к развалинам павильона пресек мощный окрик коменданта.
Как ни любил Гайк майора, он не мог позволить «раме» впервые за много месяцев сфотографировать здесь скопление людей и выдать место расположения КП. Он остановил людей, а сам бросился по переходам к тоннелю.
Когда на КП вбежал комендант, там оказались адмирал и начштарм, которым и было доложено о катастрофе с павильоном, под которым остался офицер для связи. На это последовало две реакции.
Первая:
— А все остальные офицеры в укрытиях? Узел связи цел?
О второй реакции трудно говорить. Это был тихий-тихий плач женщины, сдерживаемый огромным усилием воли, напоминавший слезы обиженного ребенка.
Ответив на вопросы, комендант выскочил обратно и, задержавшись под скальным козырьком над входом в тоннель, стал разглядывать небо. Немецкий разведчик, висевший с утра, скрылся в сторону залива, на северо-северо-запад. Повторных залпов не было.
Ясный солнечный день на берегу летнего моря, совершенно безразличный к происходящему, словно радовался самому себе. После артиллерийского налета стало как-то особенно тихо.
Не давая общего сигнала отбоя, Гайк пошел прямо через клумбы к остаткам павильона. Через пять минут вокруг разрушенного воздушного замка стояло кольцо молчаливых людей.
Появился старший врач в сопровождении сестры и санитаров с носилками. Появился старшина комендантской команды со своим воинством, вооруженным ломами и кирками для разборки развалин. Тут же оказались и машинистки и буфетчицы.
В общем понуром молчании кто-то сделал два-три неуверенных шага по кровле, но рывком отскочил обратно, смущенный железным грохотом.
Кто-то снял фуражку, склонив на грудь голову, и тогда все пилотки и даже докторскую шапочку как ветром сдуло.
Гайк, привыкший действовать в любых обстоятельствах, молчал, не давая указаний старшине, ожидавшему сигнала с ломом в руках. Комендант даже не снял фуражки, как все. Оцепенение сделало как бы слепым этого сильного человека. Наконец он повернулся к старшине и махнул рукой, призывая приступить к печальному делу разборки развалин, под которыми лежал майор.
