А был ли Горький? - Дмитрий Львович Быков

Эта книга была написана в 2007 году как сценарий четырехсерийного научно-популярного фильма для Петербургского телевидения. Как обычно и бывает, востребована оказалась примерно треть сценария, и он зажил собственной книжной жизнью под названием «Был ли Горький?» (М.: АСТ, 2008).

Хотя интерес к советской литературе, не предсказанный только ленивыми, в последнее время вернулся и с каждым годом растет, положение Горького в российской словесности по-прежнему остается сложным и даже двусмысленным. Он уже не считается классиком соцреализма, поскольку дезавуировано само понятие «соцреализм», в самом деле искусственное и, пожалуй, бессодержательное. Горький, во всяком случае, никаким соцреалистом не был. Он вообще не вписывается в рамки литературных направлений, течений и групп – это часть его литературной стратегии, на редкость продуманной и рациональной. Для советской власти Горький слишком сложен и неортодоксален, а для внеидеологических постсоветских времен чересчур ангажирован, слишком тесно связан с революционным движением, а в сталинские времена – и с официозом. Самый знаменитый советский писатель, увековеченный в названиях городов, улиц, самолетов, – он никогда не был стопроцентным большевиком и часто ссорился с Лениным; канонизированный официальным литературоведением – выбивался из любых канонов и разрушал собственный образ. Много значения придавая литературной репутации («Я хочу быть похороненным в приличном гробе»), он едва не уничтожил эту репутацию, откровенно солидаризируясь с палачами, если уж называть вещи своими именами. Только огромный литературный талант и выдающаяся интуиция (заставившая его, в частности, воздержаться от публикации пьесы о шахтинском процессе «Сомов и другие») позволили ему вопреки всем собственным метаниям и крайностям остаться в литературе и, более того, в активном читательском обиходе.

Ранний Горький искренне верил в то, что человечество нуждается в перековке, переплавке, что проект неудачен и будет радикально обновлен; зрелый Горький верит только в силу культуры и отрицает революцию; поздний Горький полагает, что справиться с темными инстинктами массы могут только насильственное просвещение и железная рука большевизма, который кажется ему единственной альтернативой фашизму и одичанию. У всех этих Горьких найдутся сегодня свои единомышленники, и каждый читатель ценит в нем свое: кому-то мил желчный психологизм и антиинтеллигентский пафос «Самгина», кому-то – насмешливая точность «Русских сказок» и убийственные разоблачения из его послереволюционной публицистики (не зря статья «О русском крестьянстве» не печаталась в России 80 лет). Кто-то любит только ранние сочинения – не за наивный их романтизм, конечно, а за изобразительную мощь, которая остается, как ни крути, главным критерием оценки писателя. Горький писал довольно скучные романы (даже «Клим Самгин», написанный лаконичнее и точнее ранних книг, в этом смысле не исключение), но русскую новеллу он реформировал радикально, безупречно пародируя шаблонные сюжетные ходы и поверяя их грубой реальностью, отлично ему известной.