Случалось, он читал свои стихи – бесконечную поэму, излагавшую историю философии: «Достоин похвалы Лукреций Кар. Он первый тайны разгадал природы…»
В урочный час Василия слали спать за ширму в угол, где койка, стул и стол с чернильницей, бумага и учебники. Засыпая, он слышал, как в «салоне» говорят о Брюсове, Ахматовой, Мандельштаме… То было знакомство с высокой и запретной литературой, рождавшее мечты о приобщении судьбе поэтов, артистов и мыслителей, бродяг и мастеров…
Но понятно, что до того серебристого времени нынче было не ближе, чем до озера Чад, Нью-Йорка и Марса. Вася до сумерек оставлял его дома и шел в школу, где «закалялась сталь», писалось сочинение «Нам даны сверкающие крылья», а в окна с крыши дома культуры взирали «те, что не пьют», – бронзовые моряк, доярка, шахтер и красноармеец.
Девятый класс. Двадцать один человек. Все мальчишки. Раздельное обучение.
«Больше половины, – пишет Аксенов, – были детьми начальства… Они жили в каменных домах. Четверть состояла из детей вольнонаемных, населявших оштукатуренные дома второй категории. А дальше шли дети бывших зэков, что жили в завальных бараках».
В школе неравенство было почти незаметно. Ели все в одной столовой, вместе ходили на вечера и на баскетбол. Дети офицеров не кичились своим положением. Их не боялись, и в ссоре сын бывшего зэка мог навалять по шее сыну офицера МГБ. Но вне школы всё было иначе. Сын охранника никогда не приглашал в гости «политического», и наоборот.
У Васи было три товарища – Юрки – Акимов, Ковалев и Маркелов. Они вместе слушали джаз по американскому радио, обсуждали книги, смотрели «трофейные» фильмы.
«Трофейные» не вполне точное название. Да, эти картины захватили в Германии, но сняты они были в Америке. В СССР с них срезали титры и меняли названия. «Ревущие двадцатые» Рауля Уолша превратили в «Судьбу солдата в Америке»… «Дилижанс» Джона Форда – в «Путешествие будет опасным»… Советские дети любили это кино. Оно было как бы гарниром к американской тушенке, что спасла их в войну. Как бы обещало другую жизнь. Открывало захватывающий мир, столь не схожий с тем, где бесконечной вереницей из порта тянулись колонны зэков.
В Магадане Василий увидел советскую власть в доселе неведомом ее измерении.
Что ни день, к карантинной зоне шли заключенные. С номерами на спинах. Иные – в кандалах. Аксенов с матерью жили в Третьем сангородке – как раз близ «Карантинки». Вася видел эти колонны ежедневно и был поражен числом осужденных. К тому времени он уже многое понимал и всё же даже представить не мог масштабов лагерного потопа.
