Он спрашивал мать: «Как это возможно?» Нет, не «за что их?» – в Магадане этот вопрос был нелеп. Там спрашивали: какая статья? 58-я? А пункты? Пэ-Ша и 10. Легкие пункты. Вы счастливец… Понятно, Евгения не спешила открыть сыну глаза. «Ему жить! – говорили подруги. – А зная правду, жить опасно». Лишь доктор Вальтер страстно доказывал: отношений с сыном на лжи не построишь. Думать надо не о том, чтоб он привык ко злу, а о том, чтоб стремился к добру.
Что ж, буду честной, решила мать. И разъяснила: не «как возможно», а «почему». И поведала, через что прошла и что поняла на этом пути.
В ночь с 9 на 10 октября 1948 года она рассказала ему – первому и пока единственному – о замысле «Крутого маршрута». Евгения таила план ото всех. Она вообще была крайне осторожна. И в словах. И в поведении с представителями властей и их близкими. И хотя бывшие зэки порой твердили, что в Магадане, дескать, можно болтать всё: «Нечего терять – ну отправят опять в зону, да и хрен с ним»[18] – она так не считала.
Но осторожность была напрасна. А опасения – оправданны. 25 октября 1949 года ее снова забрали и отвезли в «Дом Васькова» – тюрьму МГБ.
Читая об этом, я пытался представить на месте Василия своего сына. Вот он в шестнадцать лет один в чужом городе, без единой родной души. В конце сороковых. С учебниками, кроватью, стопкой белья и парой рубах. Вот он стоит в «хвосте» со скудной передачей. Вот вновь видит марш заключенных. Я пытался это представить. Но не смог. И слава Богу.
А Вася это пережил. Трудно сказать, что было бы, если б не доктор Вальтер. Он ходил за парнем как за родным, следил, чтоб он не прогуливал школу. Тактично толковал о вере… О том, что Он всеблаг. И надо всегда молиться и не унывать. Эта забота и наставления помогли Василию пережить самые трудные недели, но арест мамы избавил его от остатков иллюзий.
Потому-то там, в Магадане, когда выпущенная из-под стражи в «бессрочную» ссылку Евгения Соломоновна и Антон Яковлевич подсказали ему, грезившему литературой, что надо идти в медицинский, он согласился. «В литинститут, – говорили ему, – тебя не возьмут. В университет тоже. Иди-ка ты в мед – в лагере врачи лучше выживают». Колымская логика. Очень хотелось, чтоб лагерная чаша миновала его, но жизнь требовала: будьте реалистами, немало есть шансов, что он пойдет в тех же колоннах, в каких шли в несветлое будущее его отец, отчим и мать.
Аксенов описал эти марши в «Ожоге»: «…тянулся к санпропускнику длинный женский этап. Навстречу этапу маршировал из бани взвод японских пленных…
