В огне торпедных атак - Андрей Ефимович Черцов

Шел 1925 год. Мы жили в казачьей станице, недалеко от Краснодара.

В камышовых плавнях и в лесах за рекою тогда только что отгремели бои между красными отрядами и белогвардейскими бандами. На Кубани прочно обосновалась Советская власть. Но станицы продолжали еще шуметь, устраивая новую жизнь.

Зажиточные казаки и кулачье из иногородних, недовольные установившимися порядками, злорадствовали по поводу каждого мелкого промаха и неудачи местной власти, всячески вредили ей. Большинство же — середняки и бедняки — радовались избавлению от вечной кабалы.

Мой отец, Ефим Черцов, бывший кавалерист-красноармеец, был всегда в курсе станичных дел. К нему шли за советом, с жалобой. И он для каждого находил доброе слово.

В памяти хорошо сохранилась сходка на площади, решавшая вопрос о создании первого колхоза. Страсти разгорелись. Богатей, потрясая кулаками, кричали:

— Долой, не хотим!

— И баб наших общими сделаешь?

— С голоду подохнем…

Отец, крепкий, коренастый, спокойно стоял среди них и насмешливо отвечал:

— Ты бы, Спиридон, помолчал о голодной-то смерти. Сколько у тебя в сарае хлеба зарыто? И Спиридон действительно затих. А отец тем временем взялся уже за другого:

— Не тебе бы, Петр, о бабах печалиться. У тебя хоть и борода седая, а ни одной солдатки не пропустишь, всех приласкать стараешься.

Петр, седой, благообразный старик, тоже примолк, только в бессильной ярости потряс палкой.

Рядом с отцом, уцепившись за его шаровары, стоял я, маленький, босоногий, прислушивался к зловещим выкрикам из задних рядов толпы:

— Смотри, Ефим… Поплачешь кровавыми слезами! Отец, гневно выпрямившись, сверкнул глазами.

— Кто там? Выходи, поговорим начистоту! И с презрением сплюнув, добавил:

— Струсил… А меня, красного казака, не испугать. Мы за новую жизнь голов не жалели. Так-то, граждане, — обращаясь уже ко всем, продолжал он. — Не такие ли крикуны загнали тогда нас к берегу Кубани и на пики подняли над обрывом?..

Отец сорвал через голову рубаху, обнажая грудь со страшным багровым шрамом.

— Смотрите, какую отметину сделали. И то не испугался…

Во мне росла гордость за отца.

— Мой отец самый смелый, — хвастался я ребятам, — никого не боится.

И сердился на мать, которая вечерами, когда в доме собиралась вся семья, говорила:

— Постерегся бы ты, Ефим. Что у тебя, две головы на плечах? Убьют, куда я с малыми денусь?

— Ничего, — отшучивался отец, — не так страшен черт, как его малюют. Верно, Андрейка?