— После боя верну, — пообещал Саша.
Прошагав немного по дороге, рота остановилась: командир приказал сойти с дороги. Солдаты из «Аександрони» пошли дальше. Кое-как разобравшись по взводам, рота стала двигаться на восток, по пересеченной местности. Идти сразу стало тяжелее: колючие невысокие кусты росли очень густо, через них приходилось в буквальном смысле продираться. Идущие впереди тихо матерились. Несмотря на строжайший приказ не шуметь, то и дело кто-то вскрикивал, оскальзываясь на камнях. Звякали плохо пригнанные части снаряжения. Идущую параллельно роту «гимель» было отлично слышно. Саша спросил было про боевое охранение, но командир роты только махнул рукой: мол, какое охранение в темноте?
Генрих шел, стараясь не упускать из виду Мозеса с Давидом. Очень скоро он приноровился к темпу движения, глаза адаптировались к скудному лунному свету. Впереди выросла черная тень — рота достигла высоты 314. Вверх подниматься не стали, взяли правее, все так же двигаясь по заросшей низине. Монотонное движение черепашьим шагом гипнотизировало. Генрих расслабился, успокоенный звездным небом, ночной тишиной, нарушаемой лишь стрекотом цикад и редкими криками ночных птиц. Ему вдруг стало казаться, что никаких врагов там нет, и вместо боя будет просто ночной поход, как в школьные годы. Генрих замечтался и ушел в себя.
Ему вдруг вспомнился сводный брат. Рассказывая о себе товарищам, он ни разу не упоминал о нем. Брат, в отличие от Генриха, был наполовину немцем — по матери. И, сколько Генрих его помнил, всегда был настроен очень патриотически. Обрушившиеся на евреев гонения его ничуть не изменили. Он всеми силами пытался доказывать окружающим его немцам, что он такой же, как они. Если бы он мог пустить себе кровь и избавиться тем самым от своей еврейской половины, он, не колеблясь, сделал бы это. Как «мишлинге» — метиса, полуеврея, его не хотели призывать в армию, но он добился своего. В 43-м на фронт гребли всех и кривых и косых и «мишлинге». Брат писал, что с радостью сложит голову за фюрера и фатерланд. Его мечта сбылась — весной 45-го он погиб на подступах к Берлину. Письма перестали приходить. Генрих терялся в догадках, пока однажды не получил открытку от матери брата. Несколько скупых строчек сообщили ему, что он остался один. Это произошло почти сразу же после того, как умер Макси и стало последней каплей, последней соломинкой, сломавшей хребет верблюду. Генрих сорвался.
