Это произошло за обедом. В тот раз дядя был дома и Генриха посадили за общий стол. Все было как обычно. Генрих доедал пирожное и ждал, пока встанет дядя, чтобы выскользнуть из-за стола и вернуться в свою каморку. В этот момент его кузен отпустил какую-то шутку насчет кошек. Причем, возвращаясь в памяти к этому случаю, Генрих с опозданием понял, что шутка не была адресована ему. Младшая сестренка капризничала и кузен решил ее утихомирить, сказав что-то вроде: «кошка сдохла, хвост облез, кто промолвит, тот и съест».
В других обстоятельствах Генрих пропустил бы это мимо ушей. Но раздавленный смертью матери и брата и убийством кота, он стал не вполне адекватен.
— Так это ты, это ты убил Макси! — сжав кулаки, вскочил Генрих.
— Что? Да пошел ты знаешь куда, недоносок! — брат не полез за словом в карман.
— Так, а ну прекратили оба! — стукнул ладонью по столу дядя. Но было поздно: все горе, все раздражение и озлобленность на весь мир, что скопились в душе Генриха, выплеснулись наружу. Отброшенный стул с грохотом ударился об пол и дядя непроизвольно скосил туда глаза, а когда перевел их назад, то увидел, что его племянник, распластавшись на столе, вцепился в горло его сына. С грохотом летела на пол посуда. Страшно завывая, Генрих ногтями рвал лицо и одежду кузена. Прислуга от этого воя выронила поднос с грязной посудой и убежала на кухню, а дядя остолбенел. Когда он опомнился и кое-как разнял дерущихся, его взгляду предстало окровавленное лицо сына, с которого лоскутами свисала кожа. С кухни прибежал садовник, с его помощью дядя сумел скрутить порывавшегося закончить начатое Генриха.
Срочно вызванному врачу пришлось в буквальном смысле сшивать кузену лицо. Генриха заперли в каморке. Сквозь неплотно пригнанную дверь, он слышал истеричный крик дядиной жены: «Звереныш! Чтобы ноги его не было… Посадить в тюрьму… Выбирай, или он, или я!»
Чем закончился спор дяди с женой, он так никогда и не узнал. Ночью, когда весь дом уже спал, Генрих отодвинул засов столовым ножом и тихо выскользнул из каморки. Весь долгий день он пролежал на кровати и безумный водоворот отчаянных мыслей к вечеру успокоился, вылившись в холодную решимость уходить.
Генрих осторожно прокрался к дяде в кабинет. Прожив в доме несколько лет, он отлично знал, где что лежит. Из ящика стола он извлек ключ, открыл спрятанный за картиной сейф и забрал оттуда всю имевшуюся наличность. С полки забрал дядины часы — золотой «Бреге».
