присела на край лавки, и ласково погладила его рукой по лбу. Федор, не открывая глаз,
поцеловал прохладные пальцы, и, найдя ее руку, - приложил к щеке. От нее пахло молоком и
немного – ладаном.
- Правильно, - подумал мужчина, - мальчика же крестили. Ивана. Иван Федорович, - он
улыбнулся, и, притянув к себе Ксению, шепнул на ухо: «Как там Ванечка?»
- Ест и спит, - она потерлась носом о его лицо. «Пойдем, посмотришь, только что уложила».
В больших, богатых палатах царила тишина, и Федор, мимолетно, еще успел подумать: «Где
они все? Петя, Степа, Марья? Были же здесь, когда я засыпал».
Ксения, улыбаясь, отогнула край мехового одеяла, наброшенного на колыбель. Внутри
никого не было. Темные глаза посмотрели на Федора, - недоуменно, - и Ксения медленно,
застывшими губами, сказала: «Ванечка».
Федор бросил один взгляд на кремлевский двор и похолодел – младенец, уже посиневший,
вытянулся в петле. Деревянная виселица скрипела под сильным ветром, труп мотался из
стороны в сторону, и, когда Федор обернулся, Ксении уже не было – остался только запах
ладана, да в пустой колыбели лежала, нестерпимо сияя золотом, переливаясь алмазами, -
шапка Мономаха.
Он открыл глаза, и, поцеловав нательный крест, прошептал: «Господи, убереги детей моих
от всякого зла». В полуоткрытые ставни был виден тонкий, нежный новый месяц, в соседней
светелке смеялась девчонка – едва слышно, счастливо, и Федор вдруг, всем телом,
почувствовал тоску.
- Ах, Лиза, Лиза, - он перевернулся на бок, - что же делать нам дальше, а? Без Ксении мне
жизни нет, и без тебя – тоже. Совсем как тогда, давно еще, в Польше. Ладно, - он протянул
руку за кувшином, что стоял на столе, и, выпив кваса, опять улегся на спину, - хоть бы еще
знать, где Марья с Аннушкой, где Ксения – все легче было бы.
Он закрыл глаза и заснул – крепко, будто погрузившись в сладкую, теплую, бездонную воду.
Мэри остановилась у дверей палаты и, низко поклонившись, сказала: «Государь».
- Он похож на царевича, - подумала женщина, исподволь разглядывая Дмитрия. «Ну,
бородавки, мало ли – могли появиться. Только глаза не такие, у Митьки ореховые были, как у
дяди Матвея. Ну да, впрочем, когда Марья Федоровна его признает, сомнений ни у кого не
останется».
Дмитрий был в русском платье – богатом, переливающемся камнями кафтане, темно-синяя
рубашка была застегнута тремя алмазными пуговицами. Он погладил короткую, кудрявую
темную бородку и ласково сказал:
- Марья Петровна, я хотел вас поблагодарить за то, что вы так преданно ухаживали за
