встав на пороге, велел: «Выходите, в другое место повезем вас, удобнее оного».
Мужчина все улыбался и Ксения робко спросила: «Куда?».
- Увидите, царевна, - Болотников широко распахнул дверь, и, опираясь о косяк, засунув руки
в карманы, - рассмеялся.
Федор потянулся за буханкой хлеба, и, отрезав кинжалом толстый ломоть, угрюмо сказал:
«Слышали же сами, Василий Иванович – каких-то монахов из Чудова монастыря Голицын
велел в подвале Тайного приказа удавить».
- Чтобы не раскрыли самозванца-то, - Шуйский вытер пальцы о ручник, и, посмотрев на
Федора, вздохнул: «На Волгу нам надо, боярин. Вон, - он кивнул на улицу, - я сегодня на
Красной площади был. Богдан Бельский на Лобное место взобрался, и слеза его пробила,
суку.
«Православные! – сказал, - благодарите Бога за спасение нашего солнышка, государя царя,
Димитрия Ивановича». Ну и крест с иконой поцеловал, понятное дело.
Федор, молча, налил себе кваса.
- Город мы все равно раскачать должны, - наконец, ответил, Воронцов-Вельяминов, - вон,
говорили же вы сами, что Бельскому из толпы свистели. Помяните мое слово, Василий
Иванович, я самозванца видел, как вас сейчас – года не пройдет, как свалим его. Ну и
государыня – Федор витиевато выругался, - к нему приедет, та точно москвичам не по душе
придется. Письма, письма разбрасывать надо, а к зиме – в Ярославль двинемся.
- Как Лизавета Петровна-то? – вдруг, смешливо спросил Шуйский.
- В вотчинах, с детьми, слава Богу, - Федор тоже улыбнулся. «Говорили же вы мне, Василий
Иванович, что зла на меня не держите, ну за то дело давнее».
- Не держу, - Шуйский широко зевнул. «Да и потом, Федор Петрович, вы о ту пору юношей
были, а мне – сорок сравнялось, уж понятно, кто боле по душе девице пришелся бы».
Какая-то девчонка, лет шестнадцати по виду, просунула белокурую, растрепанную голову в
горницу, и, смущаясь, сказала: «Никифор Григорьевич меня прислал, вы, как – вместе
будете, али по очереди?».
Шуйский поднял бровь, и, вставая, заметил: «А может, Федор Петрович, холостяком – оно и
лучше. Тебя как зовут-то, милая? – он обнял девчонку и, та, покраснев, пробормотала:
«Дуня».
- Ну, пойдем, Дунюшка, - велел Шуйский, - ты только не шуми, человеку выспаться надо, - он
подмигнул Федору, и задернул за собой занавеску.
Он лежал, закинув руки за голову, слыша тихие, томные стоны из соседней горницы, и,
наконец, задремал – глядя в бревенчатый, низкий потолок.
Ему снилась Ксения, в той самой светелке, где он когда-то спал, вернувшись из Кром. Она
