— Допустим, — сказала она мягко, — допустим, что это не секта. Но религия эта не наша, понимаешь? Она американская.
— Американская? — воскликнула я. — Да она самая антиамериканская в природе! Вы хоть знаете, что она говорит о будущем этой державы?
— И что же? — спросила Инна Константиновна чуть ли не с испугом.
— Это будет вселенский жандарм, попирающий свободу совести!
Инна Константиновна вздохнула и посмотрела на меня с сочувствием.
— Ниночка, зайка моя, — сказала она, — о чем ты говоришь? Америка — страна демократии и свободы, кстати сказать — протестантская. С чего бы это ей стать жандармом?
— Это сейчас, — ответила я, — а согласно Апокалипсису она «ягненок, который заговорит, как дракон» под занавес истории! И самое интересное, что, начавшись с религиозной свободы, эта страна закончит религиозным диктатом.
— Почему же? Разве не свобода принесла ей процветание?
— Да. Но из-за религиозных распрей в мире слишком много проблем. Может быть, лучше ввести новый мировой порядок, объединить все в «один общий согласный муравейник», где все живут по правилам, установленным этой державой? Помните, на что опиралась империя при Юстиниане? Один порядок и одна религия.
— Как же, как же, помню. Такое забыть! — ехидно вставила она.
— Как вам эта забота о благе всего неразумного человечества? О его безопасности? — не чувствуя ее иронии, с жаром продолжала я. — Какое заманчивое предложение испуганному обывателю: «глобальная система о тебе позаботится, только доверь ей все, включая свою совесть»!
Лицо Инны Константиновны чуть заметно изменилось.
— Да это же… Великий Инквизитор, — изумленно прошептала она.
— Да, — кивнула я, довольная тем, что ее проняло, — Достоевский тоже предсказывал время, когда в мире воцарится новое средневековье! И в Библии это есть. Там оно названо «образом зверя», то есть трагическим слепком с прошлого, особенно отвратительным на фоне технического прогресса.
Какое-то время мы молчали.
— Тетя Инна, — произнесла я наконец, — для меня вера — это не столовое серебро, чтобы получить ее по наследству. Это каждый человек сам выстрадать должен. Я просто хочу сказать, что те ответы, которые я нашла на свои вопросы в вере Ростислава, они, как мне кажется, более правдоподобны, что ли…
Мне так хотелось, чтобы она это поняла. Но она, словно бы спохватившись, возразила:
— Было время, когда тебя все устраивало в православии и не было никаких вопросов. До появления Ростислава.
— Вы ошибаетесь! — воскликнула я с жаром, — Вопросы были! Просто я считала, что это грешно — ставить вопросы.
