— Ого, — добавила она, — Тугендка немало помучилась со мной…
— Неужели?
— Да, да. Ей удалось вдолбить мне в голову несколько сот вокабул, но что касается географии и всяких математик, тут уж, извините, ничего не вышло… Впрочем, пан Якуб, ведь все это такая скучища… Учишься, читаешь всякие книжки для того, чтобы в конце концов выйти замуж, потом выходишь замуж…
— Так что же, можно ведь и тогда читать и даже продолжать учиться, — робко возразил Куба.
— А зачем? Ведь жена не будет с мужем читать книжки!
При этих словах она залилась ярким румянцем и на минуту умолкла. Затем снова заговорила:
— А теперь бедная Тугендка так состарилась, что даже сплетни перестали ее занимать.
— Как же вы все проводите тут время, например, зимой?
— Так же, как и летом: ничего не делаем. Мама занимается домашним хозяйством, садом, столом для нас и для прислуги, погребом, варкой варенья, ну а мне иной раз велит вынимать косточки из вишен. Но это, скажу я вам, самое скучное занятие…
— Но зато вы, наверное, зачитываетесь романами…
— Эх… Неужели вы думаете, что у нас есть какие‑нибудь романы. Те, что привезла с собой Тугендка, когда я была еще маленькой девочкой, читаны и перечитаны столько раз, что я даже вспомнить не могу о них без отвращения. Отец выписывает газеты, но я не поклонница этого чтения. Оно подходит скорей мужчинам, которые уже не стесняются появляться при дамах в домашних туфлях. Может быть, и вы уже почитываете газеты?
— Да, изредка, хотя до домашних туфель мне еще далеко.
На аллее показалась пани Наталья, позвала панну
1 ереню и пошла с нею в дом. Куба стал прохаживаться по самой тенистой дорожке. Дойдя до конца, он очутился у края оврага. Оттуда виднелся балкон, на котором он в первый раз увидел панну Тереню. Улевич остановился и задумался. Когда в доме Шины он в первый раз надел свежее белье и сбросил свои лохмотья, то испытал лишь подобие того нравственного возрождения, какое почувствовал сейчас. Тогда это была только тень… Теперь он понял, что действительно стряхнул с себя старые лохмотья, отшвырнул их с величайшим отвращением, сознавая, что возврата к ним уже быть не может. Его присутствие среди этих деревьев, этих полей, где благоухали согретые солнцем прекрасные цветы, необъятный простор, который открывался перед ним — все, что он с подлинным наслаждением и горячей любовью охватывал взором, казалось ему таким необычайным, таким непостижимым, таким чудесным! Ни одна избитая истина, ни одно объяснение, ни один ответ не могли бы удовлетворить его страстного желания познать, в чем же смысл всего того, что его окружает, и он напрягал все силы своей души, пытаясь сам проникнуть в удивительную тайну бытия.
