— А я вам, ваша милость, расскажу важную новость, если только получу от вас тот шелковый поясок…
— Ничего ты, осел, не получишь, а новость свою спрячь себе в карман и убирайся отсюда. Что ты мне скажешь? Что приплелся Пулют?..
Франусь рот разинул от изумления.
— А вы откуда знаете?
— Знаю и все тут. Был ты в Будах?
— Был, а как же!.. Там они так бушуют, не приведи бог.
— Кто они?
— Как, кто они?.. Мужичье в корчме.
— Чего это они? Крестины, что ли?
— Нет, не крестины, а все из‑за этого Пулюта. Ехал я верхом из Костжевна, вижу, идут два каких‑то чучела. Двинулся я за ними следом и ехал до тех пор, пока они не завернули к Берку. Тут я соскочил, лошадь оставил за углом, а сам забрался в боковушу. Сидел да слушал, о чем они болтают. Когда я туда пробрался, они уже со всеми обнимались. Как же, друзья — приятели! Если бы вы знали, пан, чего только не наговорил там этот бродяга. Я прямо трясся, так мне хотелось схватить арапник, сорвать с него шапку да погнать олуха навоз выбрасывать из хлева, но побоялся…
— Побоялся? — спросил пан Опадский со странным блеском в глазах.
— Конечно, побоялся. Хоть они уже в отставке и калеки, идут прямо из госпиталя в Токарах, и хоть у старого руки нет, а младший, чужой, всю зиму болел кровавым поносом, но я побоялся. Еще, пожалуй, вернется к нам этот Наполеон да прикажет мне башку отрубить. На кой черт мне с ними связываться?
— Что ты плетешь! — перебил его помещик. — Садись сейчас же на лошадь и поезжай назад в Буды, спрячься в боковуше, где хочешь, только поскорее возвращайся с вестями, что там и как. Откуда этот другой и кто он — это мне нужно знать точно. Запомни все их подлые разговоры, если они на них решатся, и возвращайся живей.
Франусь затянул пояс, хлестнул себя арапником по голенищам и вышел, а пан Опадский приказал подавать на стол. Обедали не в большой столовой, а в другом конце дома, в узкой комнате по соседству с боковушами приживальщиков и комнатами вдовы. Когда старый пан вошел в эту столовую, все были уже в сборе и приветствовали его низкими поклонами. У окна сидела вдова, надменная шляхтянка, страдавшая зубной болью; вечно раздраженная, она никогда ни с кем не разговаривала; в конце стола, примостившись на краешке стульев с особыми пометами, сидели несколько дряхлых стариков, исподлобья робко следивших за выражением лица и жестами помещика. Пан Опадский пробурчал приветствие, сказал каждому из присутствующих какую‑нибудь любезность, сел за стол и начал торопливо есть суп. Блюда приносили из кухни, находившейся на другом конце большого двора, и обед продолжался всегда очень долго.
