В следующий миг из-за его спины вырвались три здоровенных волкодава и, хрипя от злости, хищно скалясь, напали на машину. Афанасий сжался и, мелко дрожа, отирал со лба капли пота.
К псам уже мчался другой ветеран; у этого одну руку по локоть заменял стальной крюк.
— Молчать! Альма, Кавказ, Гвидон, на место! — прикрикнул он на собак и, орудуя своим железным крюком, отогнал их во двор.
Афанасий все еще не мог отдышаться. Он снял ушанку и отирал ею потоки пота.
Дядя приоткрыл окно.
— Оресту Северьянычу наше! — приветствовал его одноногий.
— Здравия желаю! — кивнул однорукий.
— Здорово, здорово. Здравствуй, Касьяныч, приветствую, дружище Кузьма Спиридоныч! — улыбнулся дядя. — Живы еще, чудо-богатыри?
— Так точно!
— Холера пока что не берет! — дружно отрапортовали инвалиды.
Машина, проехав через двор, остановилась у высокого крыльца. Подоспевший за нею однорукий услужливо открыл дядину дверцу.
— За мной, — вылезая, бросил мне дядя и обратился к ветерану: – Вот, видишь, смену привез. Ну, давай, веди к хозяину.
Вслед за одноруким мы с дядей вошли в дом и проследовали через длинную анфиладу комнат. У дубовой двери дядя приказал:
— Жди тут, — вошел и закрыл дверь за собой.
Я было примостился в кресле, но крюкастый ветеран как бы ненароком, но достаточно грозно прокашлялся в рукав, заставив меня вскочить. Под бдительным присмотром однорукого я стал разглядывать фотографии под стеклом, висящие по стенам. На всех был изображен один и тот же внушительного вида человек в маршальской форме рядом с видными политическими деятелями самых разных времен. Суровый ветеран тем временем бережно смахивал с фотографий пыль рукавом гимнастерки.
Наконец дядя приоткрыл дверь и позвал:
— Ну-ка, голубец…
Я вошел в огромный кабинет и удивленно огляделся. Никого, кроме дяди, здесь, решительно, не было.
Однако Орест Северьянович подмигнул и взглядом указал мне куда-то за письменный стол. Оттуда послышалось некое шевеление, затем из-за кромки стола показалась седая голова, далее – маршальские погоны, наконец маршал поднялся в полный рост. Это был самолично маршал Корней Корнеевич Снегатырев, я узнал его сразу: надобно сказать, по сравнению с теми фотографиями Бог весть какой давности он почти не изменился. В руке он держал чайничек для заварки, из которого поливал растущее в кадушке диковинное растение. Мою скромную персону маршал не удостоил взгляда.
— И так вот каждый раз чаем поливаете? — спросил его дядя.
— Угу, — кивнул маршал. — Называется укурукэси, спецрейсом привезли с Индонезии. Ягодки у него – ма-ахонькие, как клопики; а на сорокоградусной этих клопиков настоять – лучше любого женьшеня: очень для мужской силы хорошо… Но, зараза, только цейлонский чай жрет, а с нашего, с краснодарского, чахнет, как со скипидара. Мне прошлым месяцем два кило цейлонского закинули, так уже осталось с гулькин нос.
