Тимофей Пантелеевич вспоминал, что двигатель, стоявший на P-Z, страшно дымил и гнал в кабину столько тепла, что «летом бывало смотришь, заходит "зэт" на посадку, а голова курсанта за бортом — на лету блюёт. Дым плюс жара — укачивались моментально». И эта устаревшая машина считалась «секретной»! Отношение к такому положению вещей у Тимофея Пантелеевича вполне однозначное: «Когда секретят всякую фигню, это означает только одно — дела по настоящему плохи. Как наша подготовка перед войной. "Секретность" P-Z из этого же семейства. Собственную слабость от себя самих прятали» 1*.
Случаев репрессий не было, но к тому времени все были напуганы и так достаточно. Особенно преподаватели. «Знаешь, в училищную библиотеку много разных авиационных журналов приходило (в т. ч. и на иностранных языках), и там публиковалось много толковых статей. Статьи-то толковые, но реального толку от этих публикаций не было. Помню у нас один курсант "выступил" (по глупости), на занятии задал вопрос преподавателю, мол, вы говорите, что СБ самый быстрый бомбардировщик в мире, а вот в журнале (кажется это был "Вестник воздушного флота") опубликовали, что американский бомбардировщик (и называет модель) летает быстрее СБ и нагрузка бомбовая у него больше. Так все-таки, самый быстрый СБ или нет? Преподаватель аж побледнел, поскольку курсант поставил его своим вопросом в самую «пиковую» ситуацию. Скажи, что курсант не прав, так получается, что "Вестник воздушного флота" врёт, а журнал центральный, сомневаться в его публикациях нельзя, посчитают, что сомневаешься в авторитете руководства ВВС РККА (а там и до сомнений в авторитете Советского правительства недалеко). Сказать, что курсант прав, моментально "пришьют"
"пораженчество", со всеми вытекающими отсюда последствиями. Уж не помню, как преподаватель выкрутился, но курсант имел потом "серьезный" разговор и с начальником курса, и с нами: "Понимай, дурак, о чем спрашивать можно, а о чем нет". Нет, никого не "репрессировали", но перепугались все здорово. Поэтому изучение курсантами других источников, кроме учебников и уставов, не приветствовалось».
К окончанию училища у Тимофея Пантелеевича было 40 часов налёта, которые примерно поровну были распределены на всех четырёх типах машин, хотя выпускался на СБ. Как сам он оценивает свой уровень подготовки: «Реально мы умели взлетать и садиться, да и то в самых простых метеоусловиях. Знаменитые пушкинские строки "Нас всех учили понемногу, чему-нибудь и как- нибудь" в полной мере относились к нам, курсантам конца 30-х — начала 40-х. Теперь я понимаю, что по сравнению с немцами мы были дикие недоучки».
